Зажимаю рот ладонью, представляя себе ту молодую испуганную женщину, которой я была. Она мне чужая. Попытка вспомнить все это кажется такой же невозможной вещью, как и попытка пережить чужие воспоминания, но я всем сердцем сочувствую ей.
– Ты плакала. Постоянно. А когда не плакала, спала. – Брант растирает переносицу, потом продолжает: – В один из дней той первой недели я вернулся из города, куда ездил за детскими смесями. Ты стояла с коляской в конце подъездной дорожки. Я решил, что ты вывезла дочку на прогулку, подышать свежим воздухом. Это показалось мне странным, потому что ты еще не оправилась после операции. Но день выдался непривычно теплым для такого времени года. Только подойдя ближе, я увидел, что у тебя мертвый взгляд. А когда посмотрел в коляску, она была пуста.
– О господи.
Все кошмары минувших лет вовсе не были кошмарами.
Это не мысленная метафора.
Воспоминания…
– Я бросился в дом, все перерыл в поисках Ханны, нашей дочери, но она исчезла. – Голос у Бранта прерывается, в глазах стоят слезы. Никогда не видела, чтобы мой муж давился рыданиями. – Ей исполнилось всего десять дней.
Отступив от меня, Брант опускается на диван и упирает локти в колени.
Ханна
Смотрю на мужа. Ханна… Это имя я выбрала для нашего будущего ребенка когда-то давно, но держала в тайне. В самом начале совместной жизни, когда мы касались вопроса о будущих детях, я не говорила Бранту, что уже выбрала для них имена. Ханна – для девочки, Иона – для мальчика. Отчетливо помню, что не хотела его отпугнуть, не хотела, чтобы он подумал, будто я одна из тех женщин, у которых расписана вся жизнь, и они только поджидают мужчину, который исполнит роль супруга.
Если у нас действительно была дочь, то логично, что я настояла на имени Ханна.
Или это ужасно странное совпадение.
– Ты сказала, что отдала ее какой-то женщине на детской площадке возле леса, – продолжает Брант. – Имени ты назвать не смогла. Даже не помнила, как эта женщина выглядела. Только твердила, что голоса велели тебе это сделать.
Сажусь на диван рядом с ним.
– Я позвоню Кейт и спрошу.
– Непременно, – быстро соглашается он, хлопая одной рукой по колену и вскидывая другую. – Я сам этого хочу, чтобы ты убедилась, что я ничего не придумываю. Пока будешь звонить, я схожу за твоим файлом, и ты посмотришь все заключения врачей, результаты анализов и экспертиз.
Заправляю упавший локон за ухо и с трудом сглатываю стоящий в горле ком.
Брант не блефует.
Он хочет, чтобы я убедилась в правдивости рассказа.
Представляю, какую страшную тяжесть он нес на своих плечах. В одиночку, на протяжении почти десяти лет.
– Потом позвоню родителям, – добавляю я. На всякий случай. Пусть знает, что я проверю все. Хотя уверена: мои родители меня не предадут.
– Конечно. Обязательно. Мы все ждали, когда наступит подходящий момент сказать тебе, – говорит Брант. – Кейт считала, что надо было рассказать сразу. А мы с твоими родителями приняли решение немного выждать. Шли годы… проще было все откладывать и откладывать разговор. Ханна пропала. Что пользы рассказывать, если прошло столько лет? Если ничего нельзя уже сделать? Чтобы заставить тебя заново пережить страдания? Мы уже потеряли тебя один раз, Ник. И боялись потерять во второй.
Накрыв мою руку ладонью, Брант ласково ее стискивает.
– Кто еще об этом знает? – Наши взгляды встречаются, и я закрываю дрожащие губы рукой. Не думала, что можно чувствовать вину и стыд за то, чего не помнишь.
– Все, Ник. Все знают. Мы сообщили о ее исчезновении, – говорит Брант. – Твои родители сразу приехали. Ближайшим рейсом прилетела Кейт. Весь город перевернулся с ног на голову, все приняли участие в поисках.
Меня сейчас стошнит.
Все эти годы я была не просто приезжей. Я была той сумасшедшей, что отдала своего новорожденного ребенка незнакомой женщине, будто так и надо.
Неудивительно, что на меня так смотрят.
Неудивительно, что люди не хотят иметь со мной дела.
Неудивительно, что той маме в продуктовом магазине не понравилось, когда я просто посмотрела на ее сына.
Я чудовище.
– Как я могла такое сделать? – спрашиваю я. В груди горит, желудок сводит спазмом. Не хочется в это верить, но если разум отказывается вспоминать, то сердце чует, что Брант говорит правду. Я вижу это по его глазам. Чувствую по тяжести его слов, по невидимому барьеру, повисшему в пространстве между нами.
– Доктора поставили тебе диагноз «послеродовой психоз», – объясняет Брант. – Трудные роды, и физический стресс усугубился гормональным дисбалансом и удалением матки… А когда ты поняла, что сделала с Ханной… ты сломалась, Ник. Мы решили отвезти тебя на консультацию к доктору Дьюдни, и ты поехала добровольно. Шесть недель находилась в стационаре. Все это время врачи корректировали твое медикаментозное лечение, и ты перестала слышать голоса. Но когда вернулась домой, оказалось, что у тебя не сохранилось воспоминаний о случившемся, точнее, обо всем, что касается ребенка. Доктор сказал, что у тебя диссоциативная амнезия. Она возникает в результате серьезных травм или когда человек переносит сильнейшее потрясение и эмоциональный стресс. Он объяснил, что мозг заблокировал функцию, отвечающую за воспроизведение этих воспоминаний. Во многом именно поэтому мы не торопились рассказать тебе, что на самом деле произошло.
Теперь понятна его обеспокоенность моим решением остаться на зиму в Нью-Йорке. Последние десять лет он жил в постоянном страхе, что у меня случится приступ или срыв. И боялся он не зимней хандры, а того, что я вспомню ту небывало теплую неделю в декабре.
– Почему меня не упрятали за решетку? – спрашиваю я. – Это же преступление – вот так отдать своего ребенка.
– Ты была больна, Николетта, – повторяет Брант, взяв меня за руки. – Та женщина, что взяла у тебя ребенка, – это она совершила преступление. Не ты. Ей следовало позвать людей на помощь. А вместо этого она воспользовалась ситуацией и украла наше дитя.
У меня прыгают губы.
– Как же ты оставался со мной рядом после того, что я сделала?
Смотрю в зеленые глаза человека, хранившего в себе целый океан тайн. Настолько опасных, что в них можно было утонуть. Я жила без воспоминаний, пока он носил в себе все, вплоть до мельчайших деталей, и страдал.
Если это не любовь, тогда не знаю, что это такое.
– Порой приходилось нелегко, – отзывается он. – Не буду врать, временами бывало и трудно. У нас с тобой было все… кроме ребенка. О боже, Николетта, это убивало меня. Но я решил жить с болью, чтобы ты не испытывала ее. Ты и так вынесла слишком многое. Какой смысл страдать обоим. Ты даже не представляешь, как я люблю тебя, милая. – Он прячет лицо у меня в коленях, а я кладу руку на его голову, перебираю песочные волосы, глажу по щеке.
