– Если ты думаешь, что я собираюсь сам сушить свой мех, ты сильно ошибаешься, – предупредил он.
Поскольку я никогда раньше не бывал в доме принца клана, я не сразу нашёл ванны.
– Может, где-нибудь есть получше? – предположил Рейчис.
Комната, на мой неискушённый взгляд, идеально подходила для наших нужд. В ней имелось семь различных «римских» ванн. (На случай, если я никогда не упоминал об этом раньше, у нашего народа есть пунктик насчёт числа семь.) Каждую ванну окружала тщательно выполненная мозаика, изображавшая великую победу джен-теп над врагом, обычным или сверхъестественным. По утрам заклинатели заколдовывали ванны, чтобы вода внутри оставалась идеально чистой и нагревалась до определённой температуры – от прохладной до обжигающей. Рейчис, несмотря на все его претензии на крутизну, настаивает на очень точной температуре своих ванн, и эта температура, похоже, меняется ежедневно.
Мне пришлось стоять и ждать, пока он окунёт хвост в каждую ванну. Наконец он сузил свой выбор до двух вариантов.
– Какую из них ты хочешь? – спросил он.
Я выбрал ту, которую меньше всего хотел. Тогда он пожелал другую и с нетерпением ждал, когда я притащу одну из узких деревянных скамеек и поставлю в его ванну.
– Сдобное печенье, – потребовал он, устраиваясь поудобнее.
– Ты съел всё по дороге сюда, – напомнил я.
– А как насчёт того, которое ты припрятал в кожаной сумке, привязанной за седельными?
– Ты его нашёл.
Рычание Рейчиса несло в себе обещание тысячи смертельных ран, ужасных увечий и верной смерти. Чёрные отметины на шерсти вокруг его левого глаза начали извиваться и вращаться. Его лапы царапали воздух, клыки щёлкали, когда он инстинктивно изображал наказания, в его воображении ожидающие мир, который осмелился лишить его любимого деликатеса. Всё это выглядело бы немного страшнее, если бы он не лежал на спине на скамейке в бассейне, наполовину погружённый в воду. Временами он может быть раздражительным маленьким паршивцем.
Я потянулся из ванны к полотенцу, внутри которого спрятал небольшой свёрток, достаточный, чтобы там уместилось полдюжины сдобных печений. Мне пришлось заплатить порядком растерянному слуге, чтобы тот вёз их для меня всю дорогу от Дарома. Нащупав шнурки и развязав свёрток, я достал одну штуку и бросил Рейчису. Хотя я не предупредил белкокота, тот всё же сумел схватить печенье жадной лапой и тут же принялся пожирать, помедлив на мгновение лишь для того, чтобы сказать:
– Думаю, ты можешь жить.
При этом с его морды в воду посыпался град крошек. Челюсти белкокотов предназначены для того, чтобы раздирать плоть, а не грызть лакомую сдобу.
Некоторое время мы хранили дружеское молчание, прежде чем он снова заговорил.
– Келлен?
– Да?
– Мне жаль твою маму.
– Спасибо.
– Ты… – Он заколебался, при этом у него был такой вид, будто его может вырвать в ванну. – Ты хочешь о ней поговорить?
Белкокоты не обсуждают мёртвых. Для них это бессмысленно. Смерть должна сопровождаться быстрой, убийственной местью, а затем уходить в прошлое. Меня странно тронуло то, что Рейчис предложил выслушать мои стоны и хныканье о матери.
– Спасибо, – повторил я. – Наверное, я всё ещё пытаюсь понять, что же я чувствую. Как будто внутри меня какая-то пустота, но такая холодная, что я не могу…
– Фу…
Он застонал. Несколько секунд спустя посмотрел на меня и сказал:
– Всё в порядке. Я могу это выдержать. Расскажи ещё о своих чувствах.
Вот что происходит, когда врождённо эгоистичное существо, совершенно неспособное к сочувствию, пытается изменить свою природу.
– А ты когда-нибудь?.. – начал я, но передумал.
– Что?
– Ты скучаешь по своей матери?
Именно Читра связала нас с Рейчисом. «Ты должен быть его осторожностью, – сказала она в ту ночь, умирая рядом со мной, – а он будет твоим мужеством. Научи его убегать, а он научит тебя сражаться».
В тот момент, когда безумец обрушил огонь на её племя, я и представить себе не мог, что Читра сделала мне величайший в моей жизни подарок. Рейчис был для меня больше, чем просто другом. Он был моим деловым партнёром. Конечно, таким, который в основном кусал меня и крал мои вещи, но всё же…
Рейчис зарычал, и мне потребовалась всего секунда, чтобы осознать, что он рычит не на меня. Ещё не успев понять, кто находится в комнате вместе с нами, я выскочил из ванны, прокатился по полу, чтобы схватить свою стальную колоду, и метнул пару вращающихся карт в стоящего у двери человека.
«Пожалуйста, пусть это не будет какой-нибудь чересчур ретивый и удивительно тихий слуга, который просто случайно отпер дверь, не дав знать Рейчису или мне… Нет. Должно быть, это убийца».
Седовласая женщина, назвавшаяся Эмельдой, но которую я всё ещё мысленно называл стервятницей, пряталась за чем-то вроде тонкого деревянного футляра примерно трёх футов в ширину и двух в высоту. Две стальные карты вонзились в дерево.
– Я знала, что не зря его принесла, – сказала она.
«Следовало предвидеть, что рано или поздно кто-нибудь из Шептунов придёт за мной», – подумал я, планируя следующий шаг.
В одной руке я держал монеты кастрадази, в другой – полотенце. Почти невозможно использовать порошки, когда у тебя мокрые пальцы, поэтому мне нужно пустить в ход одну из монет, чтобы отвлечь Эмельду, пока я вытру руки. Потом я схвачу свои футляры и взорву её.
– Ты всегда настолько одержим убийством, когда голый? – спросила она, опуская свой футляр.
Не знаю, почему я взглянул вниз. Мне очень не хотелось этого делать.
– Неудивительно, что ты нравишься моей дочери, – произнесла Эмельда, вытаскивая из дерева стальные карты. – Она любит злющих, что правда, то правда.
Я схватил полотенце побольше. И свои порошки. Если кто-то смеётся над твоей наготой, это не значит, что он не собирается тебя убить.
– Могу я вам чем-нибудь помочь, мэм? – осведомился я.
Она подошла к нам, явно обеспокоенная рычанием Рейчиса, но не больше, чем моей наготой или взрывчатыми порошками. Когда белкокот начал к ней подкрадываться, Эмельда встретилась с ним взглядом и издала звук – нечто вроде хриплого свиста.
– Не тратьте на нас свою так называемую «маршальскую магию», – сказал я. – Мы с Рейчисом не…
Оглянувшись, я беспомощно наблюдал, как белкокот перестал скалить зубы, осел на задние лапы и жадно уставился на женщину.
– Такие холосенькие… как изумруды, – тихо пробормотал он, разбрызгивая крошки сдобного печенья по своей пушистой груди.
– Ты безнадёжен.
Эмельда рассмеялась, поставила футляр на табурет и открыла защёлки с одной стороны.
