Конечно же, закавыка в том, что можно быть жалким лишь до тех пор, пока людей не перестаёт это развлекать. Кроме того, хотя инстинкт и нужда заставили меня вынести больше унижений, чем выносят многие другие, даже я должен был где-то подвести под унижениями черту.
И этой чертой было позволить помочиться на себя самодовольной тупоумной солдатке из Берабеска.
Как только она склонила бедра, готовясь на меня поссать, я перекатился на левый бок, придвинулся к ней, закинул правую ногу ей на бедро и сильно дёрнул. Это изменило направление её весьма впечатляющей струи, и вместо того, чтобы облить меня, она попала на свою подругу.
– Глупая корова! – прорычала та женщина.
Во всяком случае, мне подумалось, что она сказала «корова». Я вечно путаю берабесские слова «корова» и «верблюд». Глядя на облитую женщину, третья засмеялась и хлопнула её по плечу.
– Ну и кто теперь ночной горшок для Бога?
Вторая выругалась, схватила порядком растерянную первую воительницу за плечи, подталкивая её ко мне, но я уже перекатился через спину, поднимаясь на пятки. Всё ещё низко пригибаясь, я обежал их по тесному кругу, заставив первую солдатку крутануться волчком в попытках меня найти. В результате она упала на своих подруг и обмочила их ещё больше, а они выкрикивали непристойные ругательства в адрес нас обоих.
– Хватит! – прорычал новый голос.
Двое из трёх воительниц мгновенно застыли по стойке смирно. Третья, слава богу, вздёрнула вверх штаны.
А я? Я сделал долгий, медленный вдох, чтобы подготовиться к тому, что будет дальше.
– Хочешь, возьму это на себя, малыш? – тихо спросила Фериус.
– Я сам.
Командир – я так и не разобрался в воинских званиях Берабеска, не имевших для меня никакого смысла, – шагнул к нам, и толпа наблюдавших воинов расступилась, пропуская его. У него была толстая бочкообразная грудь, прикрытая богато украшенным бронзовым нагрудником. У воинов Берабеска есть традиция проводить свободное время, украшая свои нагрудники с помощью медленного и кропотливого искусства под названием «хамитшани». С помощью маленьких, точных молоточков и специальных шил они запечатлевают рисунки на металле. Как правило, это религиозные сцены одного из кодексов Берабеска, имеющие особое значение для данного солдата и вдохновляющие его.
На нагруднике командира изображался грешник со связанными и вытянутыми до предела руками, чьи внутренности вытаскивало ангельское существо и подставляло лучу сияющего сверху солнца.
– Что тут за ересь? – спросил командир у трёх воительниц.
– Шпионы, квадан, – пробормотала одна из них.
«Квадан» означает «направляющая рука», – если я правильно помнил, высокий чин командира дивизии.
Командир бросил на неё недоверчивый взгляд, но шагнул вперёд и навис надо мной, лениво теребя свёрнутый кольцом шипастый хлыст на боку.
– Кому принадлежат твои глаза?
Мне потребовалась секунда, чтобы перевести эту странную фразу. «Он спрашивает, на кого я шпионю».
Я ткнул пальцем на небо.
Намёк на то, что я шпионю на Бога, вызвал смешок у некоторых зевак, но не у командира. Он развернул хлыст.
– Я могу содрать им кожу с человека за минуту.
Он позволил мне рассмотреть колючки.
– Ещё меньше времени на это уходит, если человек мне не нравится, а мне очень не нравятся шпионы.
– Я не шпион, – сказал я и показал на Фериус. – Моя тётя и я – кающиеся грешники, пришедшие служить живому Богу.
– Он не твой Бог, – яростно сказала женщина, пытавшаяся на меня помочиться.
Я воинственно фыркнул, взглянув на неё.
– Разве визирь Оссодиф не пишет: «Бог есть Бог всех или Бог никого»?
Командир настороженно посмотрел на меня.
– Я не читал этого Оссодифа.
И я не читал.
Я пожал плечами.
– Как говорит визирь Оссодиф: «Истина божья не нуждается в авторе, ибо слова сами постигаются сердцем каждого верующего».
Командир как следует обдумал услышанное.
– В этом есть мудрость, но, как глубокомысленно писал визирь Калифо: «Вера заключается в делах, а не в словах».
О визире Калифо я тоже никогда раньше не слышал, но я ведь так мало знал о богословии Берабеска. Если вы всю жизнь росли там, где поклонение Богу считается суеверным вздором, вы не проводите много времени за изучением теологии. Поэтому теперь я пытался угадать, действительно ли есть визирь Калифо или командир просто обманывает меня. Я решил довериться этому, возможно, несуществующему визирю.
– Моя вера доказана делами, – сказал я.
– И что же это за дела? – спросил командир.
Наконец-то разговор повернул в нужное русло: туда, где я мог выдать шутку. По словам Фериус, арта локвит – талант аргоси к красноречию – придаёт юмору довольно большое значение. Само собой, она могла говорить такое шутя. И всё равно шутка была ключевой частью моего плана, и мне следовало поблагодарить за неё ту, что пыталась на меня помочиться.
– Деяния могучего воина, – ответил я с невозмутимым видом.
Трое воительниц ухмыльнулись – удивительно синхронно.
– Могучий воин? Он упал, не нанеся ни одного удара!
– Так и есть, – сказал я, как будто она привела довод в мою пользу.
Командир, которого происходящее, похоже, всё больше забавляло, показал на синяки и ссадины на моём лице, полученные от рук его воительниц.
– Объясни, о могучий воин.
– Всё очень просто, благородный квадан. Кто, кроме могучего воина, мог лишь своим устрашающим присутствием заставить закалённых воительниц обмочиться?
И я указал на трёх кавалеристок, избивших меня до полусмерти.
На мгновение воцарилась тишина, пока толпы наблюдателей ждали, кто первым искромсает меня на куски. Затем… грянул гром. Гулкий смех, от которого, как мне показалось, подо мной задрожала земля.
– Храбро! – сквозь смех сказал командир, хлопнув меня по плечу.
Интересно, сколько ударов я смогу вынести, прежде чем меня забьют в землю, как колышек для палатки?
Толпа подхватила его веселье; шутку передавали дальше по колоннам солдат, и те начинали смеяться. Даже троица, устроившая мне взбучку, принялась хихикать. Наверное, женщины решили, что я «милашка».
«Проклятье. А я-то думал, на сей раз Фериус окажется не права».
Тут я заметил, что командир постепенно успокоился и его взгляд грозит пронзить меня насквозь, раскрыв мой обман. Его рука легла мне на плечо, пальцы сжались крепко, как железные тиски.
– А теперь, о могучий воин, – сказал он, наклоняясь ко мне, – у тебя есть пять секунд, чтобы рассказать о своих истинных целях, прежде чем я проверю, не смешнее ли ты изнутри.
