— Может, у него было что-то на Стивенсона или на Kingston Gold? — предположил Даниил. — Нужно Гурина к стенке прижать. Чтобы он нам поведал, зачем пригнал сюда Черепанова и кто мог желать его смерти.
Майор многозначительно промолчал. Еще пару дней назад он и думать не хотел об этом деле. А теперь снова стал копать настолько глубоко, что, казалось, мог вот-вот достать до центра земли.
— Надо подумать, как это сделать правильно, — наконец, сказал он.
Даниил заметил, что старший товарищ сомневается. Почувствовал страх — ведь это часть его работы. Но когда дело касается коллеги, становится как-то не по себе.
— Подумаем, — только и сказал Даниил.
К тому моменту он уже решил, что примет весь удар на себя.
Страх. Когда он появился впервые? Быть может, в тот теплый июльский день?
16
«Добрый вечер, товарищи. Сегодня, пятого июля одна тысяча девятьсот восемьдесят шестого года, в Москве состоялось торжественное открытие летних Игр доброй воли…»
— Данечка… Сынок…
Мать со слезами на глазах вбежала в комнату. Даниил отвлекся от экрана телевизора и с удивлением посмотрел на нее.
— Что случилось? — спросил он тихим испуганным голосом.
Она обняла его, коснувшись холодными пальцами шеи и затылка. На фоне играла торжественная музыка, звучали восторженные речи.
— Ну что произошло-то? Мам, не молчи!
— Отец твой… разбился.
Такси остановилось прямо около главного входа больницы. Наспех всучив водителю мятую купюру, Мария Павловна бросилась из машины прочь. Даниил последовал за ней.
Вокруг царил настоящий хаос. Раненых пассажиров доставляли на машинах скорой помощи. Казалось, не будет конца этой веренице. Некоторых пострадавших — тех, кто не мог передвигаться самостоятельно, — перемещали на носилках крепкие санитары в перепачканных кровью белых халатах. Медсестры что-то кричали друг дружке. Наспех перебинтованные головы. Мужчины. Женщины. Дети.
— Сюда несите его! Ну, чего вы телитесь?!
Даниил замер, потому что стало страшно. Один из пострадавших напомнил ему отца. Всего лишь пиджак, даже не форма. Просто пиджак. Обе ноги мужчины были поломаны, и окровавленные кости торчали наружу. Лицо было залито кровью, и потому невозможно было понять, как он выглядит. Он был в сознании и громко кричал, но вот ему вкололи обезболивающее, и он захлебнулся в тихих слезах и стонах.
— Множественные ушибы, перелом лучевой кости. Так, наложите повязку этой женщине! — давал указания широкоплечий главврач с густой черной шевелюрой.
Увидев мать и сына, слонявшихся по коридору больницы, он поспешил осведомиться.
— Кого вы ищете? — с некоторой грубостью спросил он. — Тут работы невпроворот, самолет разбился. Не загораживайте проход, — добавил он, когда мимо пробежали санитары с носилками.
— Мой муж… Он летчик, — слабым голосом сказала Мария Павловна. — Где он может находиться?
— Летчик… — главврач задумался на мгновение. — Да, привозили. Вперед по коридору, в реанимации, — он снова задумался. — Так, гражданка, постойте. Знаете что? Пройдите вот с этой милой девушкой в комнату отдыха, — он указал на молодую медсестру, которая тут же поспешила помочь.
— Но… он жив?
— Он в реанимации. Нужно время. Просто потерпите. Ксения, проводи людей в комнату отдыха.
Сергей Валентинович открыл глаза. Свет ламп ослепил его на какое-то мгновение. Он попытался встать, немного завалился на бок и испытал сильнейшую боль в области груди.
— Ну же, не вставай, Сережа, — услышал он голос жены.
Она помогла ему вернуться в прежнее, удобное положение.
Запах медикаментов наполнял палату. Время отсчитывалось каплями, падавшими на кафель под раковиной. Труба дала течь.
— Где… где остальные? Экипаж…
Сломанная челюсть давала о себе знать. Слова звучали глухо, исковеркано. Сергей Валентинович шипел, словно змея. Он кривился от набегавшей волнами боли.
— Тебе нужно отдохнуть, — говорила Мария Павловна. — Ты еще слишком слаб.
Она погладила его по плечу, посмотрела на забинтованную голову. Кровь проступила небольшим пятном, похожим на кляксу в школьной тетради.
— Где мой экипаж? — повторил свой вопрос Сергей Валентинович. Он снова попытался встать. — Что с пассажирами? Что с самолетом, черт возьми?!
— Посадил, — наклонившись к мужу, тихо сказала Мария Павловна. — Посадил ты свой самолет… ты спас их.
Даниил все это время сидел рядом и слушал. В нем зарождался неясный, почти неразличимый, но очень тягостный страх. Ему тяжело было смотреть на отца, бесстрашного летчика, лежавшего теперь на больничной койке в таком разобранном состоянии. Крепкий, строгий, он всегда говорил низким баритоном, но теперь его слова звучали криво, глупо, а глаза, залитые испугом и слезами, смотрели в пустоту. Его голова была разбита, ребра и ноги сломаны. Бинты и гипс стали для него футляром.
Безмолвные капли раствора падали в прозрачный мешочек капельницы. Кричали чайки за окном. Они, словно зеваки, все сидели на крышах соседних домов, а после, насмотревшись на ужасы, вспорхнули и разлетелись в разные стороны. Каждая в свою.
Ручка двери повернулась, скрипнула половица, и в палату вошла молодая девушка в перепачканной грязью и кровью форме бортпроводницы.
— Сережа… Милый…
Даниил уставился на нее. Кто она такая? Почему мать смотрит на нее с такой злобой? Буквально вибрирует от напряжения.
Девушка подалась чуть назад, словно получила легкую пощечину. Затаила дыхание, как дикий зверек в момент опасности.
Мария Павловна отпустила руку мужа. Ее губы задрожали, но глаза остались полны первобытной ненависти. Даниил видел все это и понимал, что мать готова была вот-вот наброситься на девушку.
Он перевел взгляд на отца. Тот, скривившись, закрыл глаза, полные слез.
— Оставь нас. Дай с мужем побыть, — процедила сквозь зубы Мария Павловна. — Сука…
Девушка, ничего не ответив, попятилась. Все это время взгляд ее был устремлен на Сергея Валентиновича. Ждала чего-то. Может быть, ответа? Улыбки?
— Оставь нас! — не выдержав, закричала Мария Павловна.
И девушка будто испарилась. Даниил, поддавшись какому-то странному импульсу, рванул за ней, но остановился в дверях палаты. Он видел, как девушка бежала по коридору, размахивая руками, словно испугавшись страшного ночного кошмара, столь похожего на явь.
17
Ольга неожиданно для самой себя подумала, что самая яркая черта Лидии Витальевны — умение долго смотреть на человека, причем просто так, вводя при этом в стеснение или даже раздражение. Будто она что-то хотела сказать, но хитрила и оставляла недосказанные слова себе. Такой вот эгоизм общения.
