И все же на душе у послушника было неспокойно. В ушах звучали слова игумена. Открыться ли княжне? Мучимый сомнениями, он проследовал за ней до самой обзорной площадки у края мыса.
Опустившись на сиденье, княжна окинула взором широкий водный простор; задержав взгляд на судах, она после перевела его на азиатский берег, потом — на небо, до самых глубин своей синевы наполненное светом дня. Помедлив, она спросила;
— Есть ли новости от отца Иллариона?
— Пока нет, — отвечал Сергий.
— Я думала о нем, — продолжала Ирина. — Он часто мне рассказывал о Первозданной церкви, Церкви апостолов. Мне вспомнился один из его уроков. Мне мнится, сейчас святой отец стоит там же, где и ты. Я слышу его голос. Вижу выражение его лица. Вспоминаю его слова: «Все братья принадлежали одной вере, ибо была она еще слишком проста, чтобы подвергнуть их размежеванию, однако были разделены на два класса, как разделены сейчас и будут разделены всегда» — внемли, Сергий, будут разделены всегда! «Однако, — продолжал наставник, — не следует забывать, дорогое мое дитя, что, в отличие от нынешних обычаев, богатые распоряжались своими богатствами, исходя из того, что каждый из братьев должен иметь в них свою долю. Хозяин был не просто хозяином, он был попечителем, на которого возложили обязанность хранить свою собственность и использовать ее наилучшим образом, дабы владелец ее мог помогать как можно большему числу своих братьев во Христе в соответствии с их нуждами». Тогда меня это сильно изумило, но теперь смысл мне внятен. Радость, которую я сегодня испытала, подтверждает слова наставника, ибо радуюсь я не своему дворцу и саду и даже не своим богатствам, я радуюсь силе, которую черпаю из них — силе дать отдохновение от бремени бедности столь многим, не столь удачливым в этой жизни, как я. «Божественный порядок не в том, чтобы отказываться от богатства, — продолжал наставник, — ибо Христос знал: есть много таких, кто, при всем усердии, не сможет ни накопить, ни удержать; им воспрепятствуют обстоятельства, или им не хватит дарований. Будучи бедными не по своей вине, должны ли они страдать, должны ли проклинать Господа проклятиями больных, нагих, голодных, не обогретых? О нет! Христос представительствовал от лица Всемилостивейшего. Его волей возникло содружество обделенных с более удачливыми». Кто может сказать, кто может измерить, какой бесценной наградой служит мне смех детей, играющих под деревьями у ручьев, радость и улыбки женщин, которых мне удалось ненадолго оторвать от монотонного, непосильного труда!
Мимо проходило судно под всеми парусами — так близко, что Сергий мог бы бросить камень на палубу. Он сделал вид, что глубоко заинтересован им. Однако уловка не удалась.
— Что случилось?
Не получив ответа, она повторила вопрос.
— Милый друг, ты еще слишком юн, чтобы обмануть меня своей скрытностью… Тебя что-то долит. Подойди ближе, сядь… Да, я не исповедник, однако мне известно, как Церковь хранит тайну исповеди. Позволь разделить твое бремя. Поделившись со мной, ты почувствуешь облегчение.
Тогда он понял, что должен говорить.
— Княжна, — произнес он, пытаясь придать голосу твердость, — ты сама не знаешь, о чем просишь.
— Но женщине пристойно это услышать?
Он сделал шаг вперед, ступив на плитку.
— Меня мучают сомнения, княжна, ибо я должен вынести суждение. Выслушай и помоги.
После этого слова полились стремительно:
— Человек только-только стал Его служителем. Он — член древнего и почтенного братства и в силу неискушенности с особым рвением выполняет свои обеты. Его настоятель заявил, что рад был бы иметь такого сына, и, уверившись в его преданности, раскрыл ему очень важные тайны; среди прочих и ту, что некая особа, хорошо известная и всеми любимая, может быть обвинена в тягчайшем из религиозных преступлений. Помедлим, о княжна, дабы ты могла осмыслить, что обеты его неотделимы от выказанных ему доверия и благоволения… Однако прими к сведению и еще одно обстоятельство. Особа, в чей адрес выдвинуто обвинение, оказала нашему неофиту честь стать его другом и покровителем и, сведя его с главой Церкви, открыла ему путь всяческих благ и стремительного продвижения в чине. Так вот, о княжна: кому он должен хранить верность? Отцу настоятелю или той покровительствующей ему особе, что оказалась в опасности?
Княжна ответила спокойно, но с чувством:
— Эта ситуация — не вымысел, Сергий.
Он удивился, однако ответил:
— Не изложив ее, я не мог узнать твое мнение.
— Мятущийся неофит — это ты, Сергий.
Он протянул ей руку:
— Выскажи свое мнение.
— А обвинитель — игумен обители Святого Иакова.
— Рассуди справедливо, о княжна! Кому должно хранить верность?
— А обвиняемая — я, — продолжала она тем же тоном.
Сергий попытался упасть на колени.
— Нет, продолжай стоять. За нами, возможно, наблюдают.
Он едва успел принять прежнее положение, а она уже спросила спокойным, взыскующим голосом:
— А в чем состоит тягчайшее из религиозных преступлений? Или, скажем иначе, для облеченных властью, вроде игумена твоего братства, какое преступление представляется самым тяжким?
Он глянул на нее с немой мольбой:
— Я отвечу. ЕРЕСЬ.
Со свойственной ей сострадательностью она ответила:
— Бедный мой Сергий! Я ни в чем тебя не корю. Ты раскрыл мне душу. Я вижу, как она себя выказала в момент первого серьезного испытания… Я забуду о том, что именно мне предъявлено обвинение, и постараюсь тебе помочь. Есть ли высший авторитет, к которому мы можем обратиться за ответом — причем не из христиан? Игумен потребовал от тебя молчания; однако совесть, а также, сказала бы я, предрасположенность заставили тебя предупредить твою покровительницу. Итак, у нас есть и спор, и спорщики. Не так ли?
Сергий склонил голову.
— Отец Илларион однажды сказал мне: «Дочь моя, да будет тебе ведомо непреложное мерило божественности нашей религии: не существует никакого человеческого суда, для которого не давала бы она закона и утешения». Воистину глубокое утверждение! Возможно ли, что мы столкнулись с единственным исключением из него? Я не стану доискиваться, на чьей стороне лежит понятие чести. Но на чьей человечность? Честь — понятие, придуманное людьми. Человечность же равнозначна Милосердию. Если бы тебе, Сергий, предъявили подобное обвинение, как бы ты хотел, чтобы с тобою поступили?
Сергий просветлел лицом.
— Мы не ищем путей спасения еретика — нам важнее успокоить свою совесть, — продолжала Ирина. — Так почему бы не поискать ответа на такой вопрос: что станется с игуменом, если ты передашь его слова обвиняемой особе? Пострадает ли он? Будет ли судим? Попадет ли в узилище? Подвергнут ли его пыткам? Или отправят в пасть королю львов? А что ждет друга, поручившегося за тебя перед главой Церкви? Увы!
