Именем того, кто восседает далеко, и того, кто вблизи тебя, именем звезд этой мирной ночи, а также именем Предвечного, который под звездами, услышь свидетельствующего! Был день, когда ты предстал открытым детям Израиля, ибо сама пещера и покойник в ней принадлежали им. Тогда Ирод надстроил пещеру и закрыл ее, не воспрещая при этом входить туда другим племенам. Христианин последовал за Иродом; однако еврей мог войти за плату. После христианина — мусульманин; а теперь ни царь Давид, ни сын его, хоть и спускались с колесниц к дверям и стучались в них своими коронами и скипетрами, не смогли войти в них и жить. Цари приходили и уходили, приходили и уходили поколения, и вот уже появилась новая карта, с которой исчезли старые названия. Что касается религии — увы! Разделение осталось: здесь — магометанин, там — христианин, вон там — иудей. Со своего порога я изучаю этих людей, бывших детьми, когда я отправлялся в изгнание. Их пыл не уменьшился. Чтобы поцеловать камень, в который традиция вложила Слово Божие, они бросят вызов ужасам Пустыни, зною, жажде, голоду, болезни, смерти. Я несу им старую идею в новом изложении: Бог — даритель жизни и власти, и Сыну, и Пророку, Бог — единственный, имеющий право на поклонение, Бог — источник наивысшей святости, к которому верующие могут принести свои убеждения и доктрины для того, чтобы слиться в договоре всемирного братства. Примут ли они это? Вчера я видел, как встретились шиит и суннит, и старая ненависть омрачила их лица, когда они взглянули друг на друга. Они лишь унаследовали вражду исламистов между собой; насколько же больше их вражда с христианами! Насколько же неизмеримо больше вражда между христианами и иудеями! Мое сердце предчувствует беду! Господи! Неужто я всего лишь предаюсь пустой надежде!
Увидев приближающегося в сумерках человека, он заставил себя успокоиться.
— Мир тебе, хаджи, — остановившись, сказал посетитель.
— Это ты, шейх?
— Это я, сын своего отца. Я пришел с отчетом.
— Я размышлял о некоторых святых вещах, которым нет цены, о высказываниях Пророка. А что у тебя?
Шейх поклонился ему и ответил:
— Караван отправится завтра с восходом солнца.
— Да будет так. Мы готовы. Я укажу наше место в передвижении. Ты свободен.
— О князь! У меня есть еще кое о чем рассказать.
— Еще?
— Сегодня пришло судно из Гормуза к восточному берегу, привезли целую орду нищих.
— Бисмилла! Хорошо, что я нанял у тебя гурт верблюдов и нагрузил их едой. Я уплачу свою пеню за бедных вперед.
Шейх покачал головой.
— Что они нищие, это ничего, — сказал он. — Аллах добр ко всем своим созданиям. Даже шакалы принадлежат ему и должны быть накормлены. Для того, быть может, несчастные и были принесены сюда ангелом, который прилетает с Желтым поветрием. Четыре трупа были опущены в землю, а их одежду распродали в лагере.
— Ты хочешь сказать, — снова заговорил князь, — что чума пойдет вместе с нами до Каабы? Будь доволен, шейх. Аллах поступил по-своему.
— Мои люди напуганы.
— Я капну каждому подслащенной воды на губы и благополучно их провезу, хоть они и умирают. Так им и скажи.
Шейх уже выходил, когда князь, проницательно заподозрив, что он-то как раз и страшится, окликнул его:
— Как называешь ты послеполуденную молитву, о шейх?
— Эль-аср.
— Что делаешь ты, когда к ней призывают?
— Разве я не правоверный? Я молюсь.
— И ты слышал Арафатскую проповедь?
— Именно так, о князь.
— Тогда, если ты правоверный, если ты — хаджи, о шейх, ты и все, кто с тобой, увидите Катиба на его верблюде и снова услышите его. Только обещай мне оставаться до его последнего слова.
— Обещаю, — торжественно сказал шейх.
— Ступай, но не забывай: молитва — это хлеб веры.
Шейх удалился, успокоенный.
На другой день с восходом солнца караван, насчитывающий около трех тысяч душ, узкой колонной потянулся из города. Князь, который мог бы быть первым, оказался — по собственному выбору — позади всех прочих.
— Почему ты выбрал для себя такое место, о князь? — спросил шейх, польщенный его обществом и сравнительно благопристойным порядком каравана.
В ответ он услышал:
— Благословение Аллаха с тем умирающим, кого богатые и самовлюбленные минуют не замечая.
Шейх повторил сказанное своим людям, и они ответили:
— Ибн Ханиф был дервишем: таков и этот князь — да возвеличится его имя!
Это прозвучало наивысшей похвалой в устах правоверных.
Глава IV
ЭЛЬ-ЗАРИБА
— Я буду их арбитром в религии, — произнес индийский мистик в своем монологе.
Это следует понимать как лейтмотив замысла, которому следовал этот безмерно одинокий человек в Аравийской пустыне.
Разумеется, принимать это надо вместе с другим его заявлением:
— Не может быть ни реформ, ни совершенствования веры, если только Бог не будет ее единственным субъектом; и это определенно приведет к отсечению всех паразитических культов, вроде поклонения Христу или Магомету.
Пятьдесят лет тому назад, испытывая отвращение к бесконечным и непоследовательным дебатам и войнам между исламом и христианством, он отправился в Чипанго. И там в покаянный час его осенила идея всемирного религиозного братства — с Богом в качестве согласующего принципа; и теперь он возвращался, чтобы ускорить путь к компромиссу. Выражаясь определеннее, он предпринял это паломничество, дабы лично убедиться в том, что мусульманская часть мира созрела для согласия. Он посещал Мекку и прежде, но на этот раз замысел придавал путешествию остроту новизны; легко представить себе, что он не пренебрег никакими мелочами в проявлении духовной сути хаджа. Читатели, следующие за повествованием, не должны упускать из виду этого обстоятельства.
От Эд-Дирие высокородный паломник выбрал более длинный путь к Медине, где в мечети Пророка он тщательно исполнил ритуалы, обязательные для правоверных. Затем он вместе с караваном направился на юг от Дамаска.
Рассвет шестого сентября наступил над холмистой равниной, известной как долина Эль-Зариба, озарив четыре шатра, установленные на холме справа от дороги, ведущей оттуда на юго-запад. Эти шатры, соединенные канатами, обеспечивали надежное ограждение для лошадей, ослов, дромедаров и верблюдов со всей их громоздкой поклажей. Несколько вооруженных мужчин охраняли лагерь.
Долина цвета свежей зелени в окружении розовых гранитных скал создавала дивный контраст с желтовато-бурой местностью, через которую тянулся дневной переход. Вода на небольшой глубине питала пучки верблюжьей травы и фиванские пальмы, щедро разбросанные по всему оазису и слишком мелкие, чтобы называться деревьями. Вода и близость Святого города — всего лишь день пути — завоевали для Эль-Зариба двойное признание: место встречи караванов и место заключительной церемонии — облачения в одежды паломника и принятия ихрама.
