Пусть читатель попробует вообразить его — на стуле у стола, на крыше дома. Вечер перешел в ночь. Город безмолвствует, а в небесах царят одни звезды. Князь погрузился в думы — однако, если вспомнить поэтическое представление о том, что сердце разделено на отдельные чертоги, в том покое этого бессонного органа, в котором, по мнению индийского князя, обитали его страсти, идет громкий и жаркий спор. Оратор — то есть сам князь — поставил вопрос: остаться мне здесь или перейти к Магомету?
Некоторое время он вслушивался в речи Мщения — можно представить себе, что именно оно имело сказать в защиту второго плана, причем редко его призывы бывали столь плодоносны. На той же стороне выступало и Тщеславие. Оно указало на открывавшиеся возможности и расписывало их, пока председатель не кивнул — решительно и убежденно. Был у них еще один соратник, не совсем страсть, скорее его свойственник, именем Коварство, — и когда все смолкли, он потребовал, чтобы выслушали и его.
Группу их противников возглавляла Лаэль. Пока оппоненты ее выдвигали свои доводы, она стояла рядом с креслом председателя, обхватив руками его шею; когда они особо распалялись, она гладила его по руке и шептала ласковые слова, а когда завершали свою речь, глядела на них немо, со слезами на глазах. Она ни разу не вступила в спор.
В самый разгар этих дебатов явилась сама Лаэль и поцеловала князя в лоб.
— Ты пришла, — заметил он.
— А разве нельзя? — удивилась она.
— Можно, вот только…
Она не дала ему закончить, схватила карту и, увидев, что на ней нет ни единой пометки, воскликнула:
— Ты так прекрасно выступил сегодня, тебе нужно отдохнуть!
Он удивился:
— Прекрасно выступил?
— Во дворце.
— Положи карту. И вот что, моя Гюль-Бахар, — он взял ее руку, поднес к щеке и нежно прижал, — не загадывай мне загадок. Что ты хочешь сказать? Можно выступить хорошо, но причинить этим зло.
— Я днем была на рынке вместе со своим отцом Уэлем, — пояснила она, — и там мы встретили Сергия.
Перед мысленным взором князя мелькнуло лицо, изумительно похожее на лик того, кого он помог отвести на Голгофу, — и тут же исчезло.
— Он слышал речь, которую ты сказал перед императором. Как отвратительно повел себя этот мерзкий Геннадий!
— Да, — мрачно подтвердил князь, — правителя, вынужденного терпеть таких приближенных, можно лишь пожалеть. А что этот молодой человек думает о предложении, которое я сделал императору?
— Не будь одной фразы в Евангелии у Христа…
— Нет, милая, нужно говорить — у Иисуса из Назарета.
— Ладно, у Иисуса — не будь там одной фразы, он принял бы твои рассуждения о многих сыновьях Бога в Духе его.
— И что это за фраза?
— Та, где один из учеников говорит об Иисусе как о Единородном Сыне.
Скиталец улыбнулся:
— Этот молодой человек понял ее слишком буквально. Он забывает, что у Единородного Сына может быть множество воплощений.
— Там присутствовала и княжна Ирина, — продолжала Лаэль. — Сергий говорит, и она приняла бы твои рассуждения, если бы ты изменил это…
— Изменил! — Лицо князя перекосилось от досады. — Сергий всего лишь послушник, он даже не принял постриг, а Ирина — незамужняя княжна. И ради них я должен отступиться?.. Я устал, очень устал, — добавил он нетерпеливо. — И мне о многом нужно подумать. Спокойной ночи, милая.
— Могу я для тебя что-то сделать?
— Скажи Сиаме, чтобы принес мне воды.
— И вина?
— Да, и немного вина.
— Конечно. Спокойной ночи.
Он притянул ее к себе:
— Спокойной ночи, о моя Гюль-Бахар!
Она легкой поступью удалилась, и не подозревая, что оставляет его в окружении разгоряченных спорщиков.
После ее ухода он почти час просидел неподвижно, ничего не замечая, хотя Сиама поставил воду и вино на стол. Трудно сказать, слышал ли он хоть что-то, помимо яростных споров, не стихавших у него в сердце. И вот наконец он встрепенулся, взглянул на небо, встал и обошел вокруг стола; выражением лица и действиями он напоминал человека, которому пришлось преодолеть трудный участок пути, но преодолел он его благополучно. Наполнив хрустальную рюмку и держа красную жидкость в гранатовых отблесках между глазами и светильником, он произнес:
— Все кончено. Она одержала победу. Когда бы мне была дарована жизнь обычной длины, дней лет наших — семьдесят, как говорил псалмопевец, все было бы иначе. Через много веков явится другой Магомет, столь же блистательный, как этот, и дарует мне такие же возможности, однако у меня не будет другой Лаэль. Умолкни, Тщеславие! Умолкни, Мщение! Пусть мир сам решает свои проблемы. Я же превращусь в стороннего наблюдателя, стану забавляться и дремать… Чтобы удержать ее, я готов жить ради нее, и только ради нее. Пусть одно удовольствие в ее жизни сменяется другим, пусть дни ее будут полны самыми умилительными забавами — и у нее не останется времени думать о другой любви. Ради нее я обзаведусь властью и славой. Здесь, в древнем центре цивилизации, будут два основных предмета для разговоров: я и Константин. Его титулу и власти я противопоставлю свое богатство. И все ради нее! Начну прямо завтра.
Весь следующий день он рисовал планы некой постройки. Второй день провел в поисках места для строительства. На третий приобрел участок, понравившийся больше других. На четвертый закончил чертеж стовесельной галеры, на которой можно дойти по морю до самых Геркулесовых столпов. С императорской верфи еще не сходило столь великолепного судна. Когда оно тронется в путь по водам Босфора, вся Византия сойдется на него посмотреть — и с нетерпением станет ждать его возвращения. Все эти четыре дня Лаэль была рядом, он обсуждал с ней все подробности своих замыслов. Разговоры их напоминали болтовню двух детей.
План этот наполнял князя восторгом, который пристал разве что мальчугану. Он убрал книги, спрятал все, потребное для ученых занятий, — рядом с Лаэль он будет светским человеком, а не книжником.
Разумеется, он часто возвращался мыслью к своей беседе с Магометом. Тревог ему это не внушало. Пусть турок проявляет нетерпение — не важно, всегда можно сослаться на то, что звезды пока не заняли нужное положение. Старый мастер интриг даже посмеивался, думая, как ловко обошел все практические затруднения. Впрочем, имелась одна насущная необходимость, связанная с его замыслами: ему нужны были деньги, полные мешки монет.
Ранним утром пятого дня, изучив с крыши дома погодные приметы, он отправился вместе с Нило во Влахернскую гавань поискать галеру, подходящую для многодневной прогулки по Мраморному морю. Подходящее судно нашлось, к полудню оно было готово, князь с Нило взошли на борт, и галера понеслась по водам, огибая мыс Сераль.
Князь сидел под навесом на кормовой палубе, глядя на бурые стены города, на колонны и карнизы возвышающихся над ними величественных построек. Когда судно подошло к Семи Башням — ныне это руины с печальной историей, тогда — могучая крепость, — он обратился к шкиперу.
