Кроме того, девиз общества — Терпение, Отвага, Осмотрительность — демонстрировался слишком часто и откровенно, чтобы не обратить на себя внимание. Было отмечено, что эти слова не только написаны золотом на знаменах, но и проиллюстрированы исключительно изящными и внятными переносными картинами. Картины эти смущали мудрецов: может, на них и изображено добро, но возможно, что и зло, многократно большее. В целом, впрочем, молодость академиков произвела сильнейшее впечатление на большинство зрителей. Они трижды обошли Ипподром по кругу, дав всем возможность изучить их внешность, и здравомыслящие, которых не смогла обмануть редкостность и продуманность зрелища, обнаружили, что большинство участников — безбородые юноши, и принялись качать головами, вопрошая друг друга: если так и дальше пойдет, что будет с империей? Как будто она и так уже не катится к упадку, и повинны в этом такие вот негодяи!
Под конец первого круга, оказавшись перед трибунами, где стоит трехглавый бронзовый змей — одно из тогдашних и нынешних див Ипподрома, носители треножников остановились и опустили их на землю — и вскоре безбожную реликвию частично затянуло благовонным дымом, как оно бывало в лучшие, дельфийские времена.
Ничего более обескураживающего для приверженцев истинной веры придумать было нельзя; они дружно возмутились этой непристойной дерзостью. Сотни человек, причем не только одетых в одежды клириков, поднялись и ушли, отрясая прах со своих ног. На третьем кругу треножники были хладнокровно подняты снова и возвращены на прежние места в процессии.
Со своего места, прямо над кругом, Сергий наблюдал это жизнерадостное зрелище от первого появления процессии через ворота Синих до выхода через ворота Зеленых. Как помнит читатель, интерес его был особого рода. Ему сделали честь, пригласив его в члены Академии, — собственно говоря, на данный момент в Храме для него было зарезервировано место. Более того, послушнику, в отличие от других, были известны подлинные устремления этого ордена. Безбожный сам по себе, он призван был распространять безбожие. Сергий много размышлял над этим с тех пор, как Демид открыл ему свой замысел, но так и не смог поверить, что хоть кто-то, находясь в здравом уме, станет участвовать в столь изощренном святотатстве. Если государство и Церковь по каким-то причинам это позволяют, Небесам не следовало бы.
Помимо желания увериться в подлинной мощи Академии, Сергий пришел на Ипподром, чтобы по возможности понять, какое место занимает Демид в этом сообществе. Его сострадание почтенному игумену, принимающему душевные муки из-за своего блудного сына и порой не менее жалкому, чем царь Иудеи, постепенно сменилось скорбью за самого заблудшего, и Сергий размышлял, как вернуть его к праведной жизни. Каким счастьем было бы в один прекрасный день привести сына к отцу и сказать: «Твои молитвы и стенания услышаны, смотри — на лбу его след Господнего поцелуя».
А кроме того, он многое оценил в Демиде — мужество, дерзость, решительность, равно как и предприимчивость и разносторонность! Его последняя выходка — появление на празднестве у княжны Ирины в качестве вожака медведя — кто, кроме Демида, смог бы додуматься до такого? Кто еще смог бы стать героем дня, причем безраздельным, если только не считать Жокарда? И какой смелый, бестрепетный переход от роли дрессировщика медведя к роли капитана гоночного судна! Демид, корчащийся в руках Нило на городской стене, над волнами, сулящими смерть, был предметом жалости, приправленной презрением, но Демид, победивший в гонке в Терапии, был совершенно другим человеком.
Надо сказать, что эти чувства Сергия по отношению к греку были сдобрены толикой страха. Если тот что-то замыслил против Лаэль, что помешает ему осуществить задуманное? А в том, что такой замысел существует, Сергий был уверен твердо. Как часто повторял он про себя заключительные слова записки, найденной на табурете после Праздника рыбаков: «Возможно, тебе пригодится веер индийской княжны; я же и без того ношу ее в сердце». Ловко же нужно владеть пером, чтобы провести столь тонкое различие между любовью и иным чувством! А кроме того, после празднества было признание, которое он услышал на стенах, проиллюстрированное историей эпидемии злодеяний. В памяти русского оно не выцвело, но обрело более внятные контуры — ум его постепенно оттачивался пребыванием в этом городе.
Процессия дважды описала большой круг. Дважды Сергий отыскивал грека взглядом, но безуспешно. Участники были полностью окутаны цветами, распознать отдельные черты оказалось почти невозможно. На первом круге Сергий искал Демида внутри каждой группы, на втором — рассматривал тех, кто нес знамена и символы, на третий раз он преуспел.
Шествие возглавляли шесть или восемь всадников. Удивительно, что Сергий сразу не стал высматривать Демида среди них, ведь, по его представлениям, Демид имел право на видное положение в Храме и одно из главных мест на публике. Сделав это открытие, послушник не сдержал возгласа.
Как и его спутники, Демид был с ног до головы облачен в доспехи. В руке у него было копье, на локте — щит, за спиной — лук и колчан; однако шлем, нагрудник, щит, копье и лук были скрыты цветами, лишь время от времени отполированная сталь заявляла о себе ярким блеском. Конь под Демидом был покрыт тканью, свисавшей до земли, однако ни цвет, ни материал ее определить было невозможно — она была покрыта цветочным узорочьем всевозможных форм и оттенков.
Украшение не сообщало особой грации ни человеку, ни коню, но отказать ему в роскоши было невозможно. Щеголям, сидевшим на зрительских местах, оно явно пришлось по душе. Они изучали сложное плетение, гадали, сколько садов на берегах Босфора и на Принцевых островах принесли дань ради подобного великолепия. Сидящего в седле Демида никто не заподозрил бы в малом росте; он казался рослым и даже могучим — Сергий, собственно, никогда бы его не признал, если бы Демид не ехал с поднятым забралом и прямо перед послушником не поднял лицо, подставив его взгляду.
Восклицание вырвалось у Сергия не только потому, что он нашел нужного ему человека; сказать по правде, оно было вызвано скорее тем, что тот оказался именно на этом месте, а логика сразу же подсказала, что человек, едущий во главе процессии, должен быть и главным жрецом — если таков был его титул — Академии.
После этого Сергий мало что видел, кроме Демида. Он забыл, сколь непотребно воздавать почести медному змию. Нет для нас более неразрешимой загадки, чем наш нравственный антипод, — и в этом случае не важно, плох или хорош сам этот человек. Мысли Сергия потекли по странному руслу. Избрать злого гения вождем подрывного движения было мудрым шагом со стороны Академии; пока он у кормила, они не проиграют — но как же жаль игумена!
Третий круг завершился, голова многоцветной колонны приблизилась к воротам Зеленых. Там всадники выстроились в линию справа, пропуская мимо себя братьев. День клонился к вечеру. Тени зданий, стоявших на западе, все отчетливее падали на ухоженное поле. Но Сергий не двигался с места, продолжая наблюдать за Демидом. Он видел, как тот сделал всадникам сигнал перестроиться, видел, как они выстроились в линию, как колонна потянулась мимо, — и тут произошло одно событие, тогда показавшееся незначительным, но позднее наполнившееся смыслом.
