— Не пугайтесь, — обратился он к Лаэль, которая хотела было выскочить наружу. — Оставайтесь на месте, мой товарищ упал, ничего страшного, оставайтесь на месте. Я помогу ему встать, и мы двинемся дальше.
Лаэль притихла.
Носильщик быстрым шагом обогнул паланкин и помог товарищу подняться. Они заговорили друг с другом, но пассажирка слышала лишь звук голосов. Вскоре оба подошли к дверце, вид у них был угнетенный.
— Все серьезнее, чем я думал, — смиренно оповестил ее старший.
Лаэль уже успела отогнать изначальный страх и спросила его:
— Мы можем двигаться дальше?
— Только если княжна соблаговолит пойти пешком.
Она побледнела:
— Что такое? Почему я должна идти пешком?
— Правый шест сломался, а скрепить нам его нечем.
Другой добавил:
— Нам бы веревку!
Такие неприятности были делом нередким, Лаэль успокоилась и вспомнила про шелковый шарф, который повязала вместо пояса. Чтобы его снять, понадобилось лишь несколько секунд.
— Вот, — сказала она, радуясь собственной находчивости. — Возьмите вместо веревки.
Они взяли шарф и, как ей представлялось, занялись ремонтом сломанного шеста. Потом снова подошли к дверце.
— Что могли, мы сделали. Паланкин этот шест выдержит, но не вместе с княжной. Ей придется пойти пешком, другого выхода нет.
Тут второй носильщик внес свое предложение:
— Кто-то из нас может сходить за другим паланкином и встретить княжну еще до ворот.
План был разумный, Лаэль вышла из паланкина. Первым делом она стала искать глазами солнце; оно скрылось за дворцом, и все же ее приободрили его последние лучи, заливавшие красным светом холмы Скутари на том берегу Босфора, и она с облегчением подумала, что еще успеет добраться домой до наступления полной темноты.
— Да, пусть один из вас сходит за другим…
Тут она увидела другой паланкин — тот, который носильщики заметили еще на подходе к деревьям. Сомнения, страх, подозрения улетучились, лицо ее просветлело.
— Паланкин! Паланкин! Причем пустой! — вскричала она с ребяческой живостью. — Давайте его сюда — и в путь!
Носилки, которым она так обрадовалась, были самыми обыкновенными, несли их просто одетые люди с суровыми лицами — при этом крепкие, явно опытные. Они откликнулись на зов.
— Куда вы направляетесь?
— К стене.
— Вы должны кого-то забрать?
— Нет, надеялись подрядиться к кому-то из задержавшихся.
— Знаете ли вы купца Уэля?
— Слышали про такого. У него лавка на рынке, торгует бриллиантами.
— Вам известно, где находится его дом?
— На улице, ведущей от ворот Святого Петра, рядом с церковью у старого водохранилища.
— В нашем паланкине — его дочь, вы должны отнести ее домой. У нас шест сломался.
— А она заплатит, сколько попросим?
— Сколько вы хотите?
Тут вмешалась Лаэль:
— Не надо торговаться. Отец заплатит, сколько они скажут.
Болгары вроде как призадумались.
— Да, лучшего выхода не придумать, — рассудил старший.
— Вот именно, — согласился второй.
После этого старший подошел к новому паланкину, открыл дверцу.
— Если княжна соблаговолит сесть сюда, — произнес он почтительно, — мы возьмем свой паланкин и последуем за ней.
Лаэль шагнула внутрь и, пока захлопывали дверцу, сказала:
— Поспешите, ночь уже близко.
Незнакомцы послушно заняли свои места и двинулись вверх.
— Подождите! Подождите! — долетел до нее голос старшего носильщика.
Потом повисло молчание — ей казалось, что болгары поправляют лямки на плечах; потом, торопливо:
— Вперед, и поживее, а то мы вас обгоним.
Больше она их не слышала — новая команда двинулась в путь. Лаэль было неудобно без привычных подушек, однако ее это не смущало — она двигалась к дому, причем стремительно. О последнем можно было судить по шарканью обутых в сандалии ног и по тому, как в такт покачивались шесты.
Настроение, которое охватило ее сейчас, было не более чем возвратом к обычной беспечности. Она выбросила из головы неприятное происшествие, сведя его лишь к оправданию позднего возвращения. Она радовалась, что старый слуга князя не пострадал. Заднего окошка в этом паланкине не было, однако ей казалось, что она слышит шаги верных болгар; они молчали, а значит, все шло хорошо. Время от времени она выглядывала в боковое окошко и замечала, что вечерние тени сгущаются. В какой-то момент ее тесное убежище погрузилось во тьму, но она не придала этому значения — носильщики просто вышли из сада под арку ворот. Но вот они уже на улице, дальше все просто.
Успокоившись и отбросив тревоги, как это свойственно девушкам, она вернулась мыслями к Сергию. Куда он подевался? Почему не пришел на променад? Мог бы догадаться, что она там будет. Или его удержал игумен? Старикам свойственно забывать, что не в их силах обратить молодых в старцев, подобных им; как это некстати, ведь она так хотела услышать историю вожатого медведя! После этого мысли ее обратились к самому послушнику. Какой он высокий! Какой благородный и миловидный! Что до его веры… в самой глубине души она мечтала о том, чтобы обратить его в иудаизм, мечтала, но даже самой себе не признавалась для чего. Говоря по правде, речь в основном шла о скрытых ощущениях, не обретавших форму мыслей; пока она размышляла об этом, носильщики не сбавляли шагу, а ночь продолжала подступать.
Внезапно Лаэль очнулась. Из глубоких сумерек она попала в полную темноту. Пока, прижавшись лицом к стеклу, она пыталась разглядеть, где находится, и понять, что произошло, паланкин остановился, а потом его опустили на землю. Это движение вкупе с непроглядной тьмой воскресило все ее страхи, и она произнесла:
— В чем дело? Где мы находимся? Это не дом моего отца.
Пауза затянулась — она не была бы столь длительной, если бы речь не шла о злых кознях, — а потом девушка услышала топот ног: он стремительно удалялся, а затем раздался стук, будто захлопнули крепкую дверь.
Она успела подумать о том, насколько мудр ее отец, индийский князь, о собственной неосмотрительности, успела подумать про грека, успела еще раз воззвать к Сергию, потом — помутнение рассудка, нахлынувший страх, и она словно умерла.
Глава XX
ОЧЕРК ЗЛОДЕЯНИЯ
Кем был Демид? Глубоко порочным гением.
Быстро распознав, какое отвращение внушают константинопольской молодежи распри отцов по поводу разных Церквей, он предложил сверстникам отречься от религии и вернуться к философии; по их просьбе он сформулировал это следующим образом:
