ВИЗАНТИЙЦЫ!
ОТЦЫ И МАТЕРИ ВИЗАНТИИ!
Вчера вечером дочь купца Уэля, шестнадцатилетнее дитя, небольшого роста, с темными глазами и волосами, пригожего вида, отправилась на прогулку в Буколеон и была оттуда похищена в паланкине. Ни о ней, ни о ее носильщиках-болгарах с тех пор ничего не слышали.
НАГРАДА
Из любви к своей дочери, имя которой Лаэль, обещаю заплатить тому, кто вернет мне ее живой или мертвой,
6 тысяч безантов золотом.
А тому, кто доставит мне ее похитителя или сообщит имя любого соучастника этого преступления, с весомыми доказательствами его вины,
5 тысяч безантов золотом.
Спрашивать меня в лавке Уэля на рынке.
Индийский князь
Так еврей открыл кампанию поисков Лаэль, намереваясь потом дополнить ее сперва наказанием, а после отмщением, хотя последнее пока стояло в условном наклонении.
Не будем тратить время на разбор его побуждений. Одно точно: весь город всколыхнулся в едином порыве. Не случалось в нем еще такого переполоха, разве что при подходе вражеской рати к воротам. Стены, выходившие на море и гавань, башни над верхними и нижними укреплениями, старые дома, вызывавшие подозрения своей заброшенностью, новые дома и их подвалы, церкви от склепов до кафедр и папертей, казармы и лавки, и даже печи пекарен при них, причалы и пришвартованные к ним суда, равно как и те, что стояли на якоре, — все подверглось обыску. Осмотрели окрестные леса. Скорпионов тревожили в их гнездах, сов и летучих мышей пугали дневным светом, вливавшимся туда, где его отродясь не было. Не ушли от обыска и монастыри, мужские и женские. Обшарили морское дно и большой ров, тянувшийся от Золотых ворот до Синегиона, в поисках свежей могилы. Разрывали могилы на кладбищах, вскрывали саркофаги, отворяли, лишая святости, гробницы святых. Короче говоря, во всем Византии нетронутой осталась собственность лишь одного лица — императора. К полудню суета перекинулась в Галату, захлестнула Принцевы острова. Столь притягательным оказалось обещание заплатить золотыми безантами — шесть тысяч за девушку, пять за любого из ее похитителей — а это представляло собой царское состояние: тут даже властители и те взялись бы за работу. Повсюду звучали два вопроса: нашли уже? И кто он, этот индийский князь? У бедного Уэля не было времени скорбеть об утрате и предаваться печали; вопросы на него так и сыпались.
Не думайте, что по ходу этих тщательных поисков никто не подумал про общественные цистерны. Их навестили. По ходу дня множество групп, одна за другой, подходили к императорскому водохранилищу, однако хранитель неизменно оказывался на месте — невозмутимый, настороженный, готовый встретить гостей. Он держал дверь открытой и не препятствовал осмотру дома. На все вопросы у него был готовый ответ:
— Вчера я никуда не отлучался от заката до восхода. С наступлением темноты запер дверь, после этого никто не мог сюда проникнуть без моего ведома… Я знаю, как выглядит паланкин дочери купца. Нет в городе другого наряднее. Болгары пронесли его мимо моего дома, без остановки… Да, милости прошу, делайте в цистерне все, что вам угодно. — Иногда он проявлял еще большее коварство: — Если бы девушка находилась здесь, я бы об этом знал, а если бы знал — ха-ха-ха! — неужели тысячи золотых безантов вам нужнее, чем мне? Или, думаете, мне не хочется разбогатеть? Мне, живущему на жалкие три нумии, к которым лишь изредка добавляются скудные подачки от путешественников?
Прием сработал. Одна группа настояла на том, чтобы пойти дальше двора. Они примерно наполовину спустились по лестнице, посмотрели на тусклые ряды серых колонн, уходившие в черное безмолвие, тяжелое от сырости и спертого воздуха, — напоминание, что здесь никогда не проветривают; потом — на неподвижную непрозрачную воду, в которую на неведомую глубину уходили основания этих столпов, поежились, воскликнули: «Фу! Как холодно и гадко!» — и спешно удалились.
Безусловно, осмотру древней цистерны мешал ее неприглядный вид, однако были и другие факторы. Останавливали ее огромные размеры. Тщательное исследование требовало больших затрат и сложных приспособлений, таких как факелы, лодки, рыболовные крюки и сети; а если уж исследовать, то досконально, дюйм за дюймом. Да уж — таково было общее решение, — хлопот много, а неопределенности еще больше. Сдерживало и другое чувство, пожалуй древнейшее и самое распространенное среди людей, то, что запечатывает заклинанием святости колодцы и источники и останавливает руку, готовую бросить грязь в бегущий поток; оно же велит североамериканским индейцам заполнять для следующего бутыль из полой тыквы, а бедуинам — оставлять ведро для идущего следом, пусть это даже и враг. Иными словами, мешало то, что цистерной пользовались.
Можно вообразить себе, что творилось весь этот день во дворце у князя. Назовем это привычным для нас словом: здесь находился штаб поисков.
Около восьми часов во дворец принесли пустой паланкин — следов борьбы внутри не оказалось. Он никак не прояснил ситуацию.
Полдень — никаких новостей.
Во второй половине дня энтузиазм явно пошел на убыль. Тысячи людей откололись и вернулись к повседневным делам, никак это не объясняя.
— И куда вы? — спрашивали у них.
— Домой.
— Как? Разве ее нашли?
— Насколько нам известно, нет.
— А вы бросаете поиск?
— Да.
— Почему?
— Нам представляется, что ее похитили болгары; она теперь у турок, и за треть той награды, которую предлагает индийский князь, кем бы он там ни был, ее можно у них выкупить. Времени у него довольно, в гаремах спешить не принято.
К вечеру, когда зажглись фонари, в столицу вернулось привычное спокойствие, и весь переполох, суета и азарт, заставлявшие нырять в опасные тайники и ворошить странные, подозрительные вещи, сменились всеобщей обидой за упущенную награду. В штабе тоже наступило спокойствие. Князь требовал продолжить поиски, однако ему посоветовали перенести их на другой берег Босфора. Аргументы ему представляли веские: либо болгары унесли девушку с собой, либо ее у них отобрали. Болгары — парни дюжие, однако никаких следов борьбы не обнаружено. Если их убили, тела их найдутся, если они живы и ни к чему не причастны — почему до сих пор не объявились? Они же, как и все, могут претендовать на награду.
Видя, к чему идет дело, князь уклонился от споров. Вид у него стал еще более мрачный и решительный. Когда дом опустел, он с прежним пылом и энергией принялся мерить комнату шагами. Потом пришел Уэль — усталый, подавленный, полностью отчаявшийся.
— Вот что, сын Яхдая, мой бедный брат, — произнес князь; тронутый его видом, он говорил ласково. — Настала ночь; ты принес какие-то вести?
— Увы! Никаких, вот разве что ходят слухи, что преступление совершили болгары.
— Болгары! Когда бы так, ибо, видишь ли, в их руках она была бы в безопасности. Худшее, на что они способны, — это потребовать у нас выкуп. Но нет! Похоже, их втянули в заговор, однако вряд ли они сами ее похитили. Как бы они незаметно прошли через ворота? Ночь обернулась бы против них. Кроме того, им не хватило бы ума замыслить и осуществить такое. Тут, брат мой, речь идет о незаурядном преступнике. Когда мы его отыщем — а мы его отыщем, если он не заключил сделку с самим дьяволом, — ты увидишь, что это грек из благородного семейства, с родословной и связями, а за спиной у него стоит некто, способный оградить его и от закона, и от императора. Из всех византийских классов кто сегодня могущественнее других? Кто, как не церковники? И вот еще одна мудрая вещь — и она истинна, ибо в противном случае весь мой опыт ничего не стоит: в загнивающих, впадающих в анархию государствах самый дерзкий вызов общественному мнению бросают именно те, кто прежде всего это мнение и определяет.
