Едва индийский князь вернулся в свой кабинет — он, безусловно, все еще не успокоился после порыва во Влахерне, — как Сиама доложил, что внизу его дожидается какой-то человек.
— Кто он?
Слуга покачал головой.
— Приведи его сюда.
Вошел цыган, по крайней мере по матери, рожденный в шатре в долине Буюкдере, стройный, смуглый, рыбак по роду занятий. Судя по запаху, который он принес с собой, в ту ночь сети даровали ему на диво богатый улов.
— Имею ли я удовольствие говорить с индийским князем? — осведомился цыган на чистейшем арабском языке, с вежеством, какой в те времена можно было обрести, только подвизаясь при дворе.
Князь поклонился.
— Индийский князь, друг султана Магомета? — уточнил посетитель.
— Султана Магомета? Ты хочешь сказать, принца Магомета?
— Нет, Магомета — султана.
Глаза князя радостно блеснули — впервые за два этих дня.
Незнакомец пустился в объяснения:
— Прошу прощения, что принес запах кефали и макрели в твой дом. Подчиняясь указаниям, я вынужден беседовать с тобой под чужой личиной. У меня есть послание, в котором разъясняется, кто я такой, а прочее я передам на словах.
Посланец снял с головы грязную тряпицу и вытащил из ее складок листок бумаги; приложив ладонь к груди и ко лбу — по общепринятому обычаю турок, — он передал князю листок и отошел в сторону, давая возможность прочитать написанное на нем. В вольном переводе оно выглядело так:
Магомет, сын Мурада, султан султанов, — индийскому князю
Я скоро отправлюсь в Магнезию. Мой отец — да спасут его молитвы Пророка, предстоятеля перед Богом, от долгих страданий! — стремительно впадает в телесную и душевную немощь. Али, сын праведного Абед-дина, имеет приказ в тот самый миг, когда великая душа отправится в Рай, со скоростью ветра помчаться на север и, не теряя ни секунды, сообщить тебе некие сведения, в верности которых он клянется спасением души. Ты поймешь, о чем речь и почему он к тебе послан.
Держа листок в руке, индийский князь пересек комнату с запада на восток, пытаясь овладеть собой.
— Али, сын праведного Абед-дина, — произнес он потом, — имеет ко мне некое сообщение.
Ремешки сандалий Али были скреплены у самого подъема медными пуговицами; нагнувшись, он снял пуговицу с левой сандалии и резко повернул; верхняя часть отскочила, внутри обнаружилось углубление, в котором лежала аккуратно сложенная лента из тончайшего атласа. Ленту Али передал князю, проговорив:
— Почка на посаженном платане не обещала ничего столь же великого, как то, что я сейчас достал из пуговицы на моей сандалии. Миссия моя исполнена. Благословен Аллах!
Пока князь читал, Али вновь собрал пуговицу и закрепил на прежнем месте.
На кусочке желтого атласа была начерчена некая схема, которая в первый момент показалась князю гороскопом; рассмотрев ее внимательнее, он спросил курьера:
— Сын Абед-дина, это начертано рукой твоего отца?
— Нет, то почерк моего повелителя, султана Магомета.
— Но это повесть о смерти, не о рождении.
— Мой повелитель, султан Магомет, несмотря на молодые годы, многократно превосходит мудростью многих старцев. — Али примолк и отвесил поклон. — Он выбрал эту ленту и сделал рисунок — начертал все, что ты там видишь, кроме надписи в квадрате; ее он поручил моему отцу с такими словами: «Когда индийский князь прочтет слова в квадрате, он сразу поймет, что это не гороскоп. Сделай так, чтобы в тот же момент кто-то передал ему от меня, Магомета, следующее: „Дважды за время его жизни получал я трон от своего августейшего отца; теперь он отдан мне снова, и на сей раз окончательность решения засвидетельствована смертью; справедливость предписывает, чтобы момент его отречения стал также началом моего царствования, ибо, когда человеку отдают его собственность, до того переданную в залог, не становится ли он ее владельцем? Какие еще нужны церемонии, чтобы подтвердить его право?“»
— Если человек наделен мудростью, о сын Абед-дина, откуда она может быть, если не от Аллаха? Да пребудет с тобой столь высокое мнение о твоем юном повелителе. Если завтра его ждет смерть…
— Аллах не допустит! — вскричал Али.
— Можешь не бояться, — ответил князь, улыбаясь истовости молодого человека. — Ибо разве не сказано в Коране: «Ни одна душа не умирает, кроме как с дозволения Аллаха, в предписанный срок»? Я собирался добавить, что нет в его поколении ни единого, кто почивал бы так близко на груди Пророка. Где он ныне?
— Скорее всего, на пути в Адрианополь. Когда я двинулся сюда — сразу же после великого горя, — великий визирь Халиль отправил ему депешу.
— Известно ли тебе, по какой дороге он поедет?
— Через Галлиполи.
— Так вот, Али! — Князь снял с пальца кольцо. — Это тебе за добрые вести. А теперь — снова в путь, первым делом — в Белый замок. Скажи коменданту, чтобы ночью сегодня не спал и держал ворота открытыми: он может мне срочно понадобиться. А после этого сделай так, чтобы путь твой пересекся с путем султана Магомета на пути из Галлиполи, и, поцеловав за меня его сандалии и выразив ему мою любовь и преданность, скажи, что я в точности прочитал гороскоп и встречусь с ним в Адрианополе. Предоставили ли тебе еду и питье?
— Еду — да, но не питье, повелитель.
— Идем, я выдам тебе красного вина, ибо ты ведь — опытный путник?
Сын Абед-дина поклонился и ответил одним словом:
— Машалла!
Его препоручили заботам Сиамы, князь же положил ленту на стол, аккуратно расставил и стал разглядывать в ярком свете, изучая знаки и надписи в квадрате.
— Это гороскоп целой империи, не одного человека, — проговорил князь, не сводя глаз с рисунка. — Империи, которую я сделаю великой, дабы наказать этих похитителей детей.
При последних словах он поднялся и взволнованно продолжал:
— То слово Господа, иначе не долетело бы оно до меня сейчас, когда я почти погиб и погрузился в темные воды; оно призывает меня свершить его волю. Отрекись от дитяти, глаголет оно, — для тебя она потеряна. Ступай и послужи еще раз моим орудием — АЗ ЕСМЬ ТОТ, кто являлся Моисею, Бог Израиля, говоривший с Авраамом и не забывающий ничего — ничего, пусть даже мир, вслед за единственным листком дерева, полетит в жерло пылающей печи. Я слышу тебя, Господи! Слышу — и иду!
Шел, как мы помним, второй день, данный князем городу на возвращение Лаэль; он стремительно клонился к ночи, без всякого результата, а потому нам все любопытнее делается узнать, какие страшные вещи он еще таит в себе, — о некоторых из них мы уже имеем определенное представление.
