— Гордецы восстали против меня; но ныне грядет ветер и возмездие.
Он еще раз прошелся по дому и поднялся на крышу. Там, едва он шагнул из дверного проема, на него налетел порыв ветра, словно приветствуя его и одновременно испытывая его силу, — князь был воплощением тучи, заполонившей собой и мир, и небеса; полы княжеского халата взлетели, волосы и борода перепутались, прянули в глаза и в уши — ветер завывал и налетал с такой силой, что едва не лишил его дыхания. И ветер, и тьма были сродни тем, что пали на Египет во дни, когда Спаситель — и стоявший за его спиной Бог — мерились силами с царскими колдунами: ветер и тьма, но ни единой капли дождя.
Князь вцепился в дверной косяк, вслушиваясь в грохотание тяжелых предметов на соседних крышах, в дребезг легких предметов, — порывы ветра с легкостью отыскивают их там, где взгляд отыскать не в силах. Заметив, что все эти препоны способны лишь разделить летучие отряды на отдельные потоки, он разразился воплями и хохотом попеременно — если бы обитатели соседних домов не попрятались в постели, они могли услышать следующее:
— Гордецы восстали против меня, злопыхатели явились за моей душой! Но теперь — ха-ха-ха! — грядет ветер, а с ним — возмездие!
Дождавшись короткого затишья, он пересек крышу, выглянул на улицу и, не увидев ничего — ни огонька, ни живой души, — повторил те же слова с легким изменением:
— И ветер… — ха-ха — ветер уже здесь и возмездие!..
Он бросился назад, спустился с крыши.
Пришло время раскрыть суть его замысла.
Главная лестница начиналась от пола, под ней образовывалось нечто вроде моста. Проходя там, князь опустил лампу на гору растопки, оттуда тут же потянуло древесным дымом, потом заструился дым, раздалось пощелкивание и потрескивание занявшихся поленьев.
Довольно скоро пламя набрало мощь и силу — и князь уже не мог затушить его или сдержать, даже овладей им внезапное раскаяние. Оно перескакивало со ступеньки на ступеньку, постепенно заполняя комнату удушающими газами. Поняв, что унять пожар уже не сможет никто и ничто, он лишь разбушуется, как только прорвется к слабейшему из порывов урагана, свирепствующего снаружи, князь опустился на четвереньки — иначе дышать становилось трудно — и пополз к двери. Оказавшись возле нее, он отодвинул засов и протиснулся на улицу; там не было ни души, никто не заметил клуб дыма и сопровождавшее его тусклое мерцание.
Дух его был слишком опьянен восторгом, чтобы думать о предосторожностях, и все же он приостановился, дабы повторить все ту же фразу, дополнив ее отвратительным смешком:
— И вот — ха-ха! — ветер здесь, а с ним и пожар, и возмездие!
После этого он плотнее запахнулся в плащ, согнулся под напором ветра и не спеша зашагал по улице в сторону ворот Святого Петра.
Там, где на перекрестках открывались дали, еврей — теперь не скиталец, а беглец; впрочем, беглец, прекрасно знавший, куда он направляется и с каким радушием его там ждут, — останавливался, чтобы окинуть взором затянутый тучами небесный свод над тем местом, где стоял его только что покинутый дом. Смутные красноватые сполохи стали первым подтверждением того, как разрастается пожар, скромно зародившийся под главной лестницей.
— Да встретятся ветер и пламя! И очень скоро эти лицемеры и прихлебатели, византийские ублюдки, узнают, что у народа Израиля есть свой Бог, который им недоступен, узнают, что он творит с теми, кто бесчестит его дочерей. Дуй, ветер, дуй сильнее! Крепни, пожар, и распространяйся — реви тысячей львов, пока они не затрясутся, как загнанные шавки! При таких счетах немногие невинные жертвы — не более чем моль, забившаяся в спряденную шерсть и питающаяся ее нитями. А виновные уже начали молиться — но кому? Дуй, о ветер! Распространяйся, о пожар, и не знай пощады!
Так он ярился; и, будто бы вняв его проклятиям, высокий столб, снизу подсвеченный освобожденным пламенем, в центре состоящий из снопа искр, взметнулся ввысь с мощью титана, стремящегося захватить весь мир; тут налетел порыв ветра и повлек его на северо-запад, к Влахернскому дворцу.
— Вот куда клонится возмездие? Помню, я предлагал ему Бога, мир и добрую волю, но он их отверг. Дуйте, ветра! Пока вы — лишь дуновения с юга, наполненные для меня ароматами пряностей, но в его ушах гремите, точно колесницы! А ты, огонь! Не забудь свершить возмездие, помни, чей ты слуга. Низойди с небес, дабы сказать, кто виновнее всех: те, кто лишает девственности невинных, или тот, кто говорит «нет» Предвечному, предлагающему свою любовь. Станьте для него знаменами на колесницах!
Тут зародился гул — сперва тихий, неуверенный, но потом, когда красный столб взметнулся ввысь, он набрал силу и вскоре зазвучал одним словом:
— Пожар! Пожар!
Казалось, этот крик разбудил весь город. Люди выглядывали в окна, распахивали двери, выбегали из домов и спешили туда, где ярое пятно у подножия тучи, затворившей все небо, ширилось и углублялось. С непостижимой быстротой улицы — включая и те, которые вели к жилищу еврея, — превратились в людские ручейки, а потом и потоки.
— О боже, что за ночь для пожара!
— К утру от нас ничего не останется, даже пепла.
— А женщины, дети — подумайте о них!
— Пожар — пожар — пожар!
Еврей вслушивался в эти вопли, но потом, найдя себе прикрытие, двинулся прочь. Он не упустил ни одной стадии страшной неразберихи: бегущие мужчины, кучки полуодетых женщин, дети, безумными глазами вглядывавшиеся в дым, что тянулся от пятого и шестого холма к седьмому, — бледные лица, выкрики, то и дело вздымаемые распятия и мольбы к Заступнице Влахернской, — он все это видел и слышал, постепенно продвигаясь к воротам Святого Петра, — теперь это было несложно, все улицы были ярко освещены, не оступишься, не собьешься с пути. Его едва не сбили с ног бегущие солдаты, но в конце концов он добрался до места и благополучно вышел из города. Галеру ему удалось отыскать быстро; взойдя на борт и ответив на несколько вопросов по поводу пожара, он велел капитану сняться с якоря и идти к Босфору.
— Похоже, город выгорит дотла, — сказал он, а моряк, решив, что князь напуган, призвал гребцов и, дабы выслужиться, развил огромную скорость, что было несложно, ибо столб света стоял над стеной и отражался от облаков на сколько хватало глаз, заливая гавань светом так же, как и улицы: отчетливо были видны корабли, моряки на их палубах и Галата, ее стены, крыши домов и башня, забитая людьми, потрясенными масштабами бедствия.
Когда галера миновала мыс Сераль, ветер и тяжелые волны Мраморного моря, с пеной на гребнях, ударили в борт с такой силой, что гребцы с трудом удерживали весла; они закричали. Капитан отыскал своего пассажира.
— Мой господин, — обратился он к нему, — с мальчишества я бороздил эти воды и никогда не видел такой ночи. Позволь воротиться в гавань.
— Что, разве света не достаточно?
Моряк перекрестился и ответил:
— Света достаточно, еще бы! — Он содрогнулся. — Однако ветер и волны, мой господин…
