— Любезность, тобою мне оказанная, о хаджи, — сказал он, спешившись, — согласуется с проявлениями твоего милосердия к ближним, вместе с которым, как я слыхал, ты вымостил перламутром дорогу от Эль-Хатифа.
— Не говори о них, прошу тебя, — сказал Скиталец, отвечая на отданный ему поклон. — Кто откажет в послушании закону!
— Я вижу ясно, что ты достойный человек, — сказал эмир, снова поклонившись.
— Мне не к лицу было бы говорить так. Обратимся к вещам более приятным. Этот шатер в пустыне принадлежит мне, пока солнце не склонилось к своей вечерней четверти, быть может, о любезный эмир, тебе было бы много удобнее, если бы мы вошли внутрь. Я сам и все, что я имею, — к твоим услугам.
— Я благодарен за предложение, превосходнейший хаджи, — если такое обращение ниже должного для тебя, тебе следует привести сюда шейха, чтобы он ответил за то, что ввел в заблуждение незнакомца; но солнце и я перестали обращать внимание друг на друга, ибо долг всегда одинаков и призывает к исполнению обязанностей. Здесь, поскольку эта долина — место встреч, караваны склонны к беспорядочному распространению и нуждаются в сдерживающей руке. Я привожу это обстоятельство в извинение за то, что решаюсь просить тебя позволить мне внести поправку в твое любезное предложение.
«…Мой покровитель… просит тебя принять от него глоток этой воды с соком граната…»
Эмир сделал паузу, дожидаясь дозволения.
— Так ты принимаешь предложение. Вноси в него поправки, какие сочтешь нужными. — Князь улыбнулся.
Тогда его собеседник с явным удовлетворением ответил:
— Когда наши собратья в караванах угомонятся и на равнине станет спокойно, а я принесу требуемые обеты, я вернусь к тебе. Мое жилище близко к твоему, и мне было бы приятно, если бы ты позволил мне прийти одному.
— Решено, о эмир, решено — если ты, со своей стороны, согласишься позволить мне накормить тебя тем, что у меня пока еще имеется в распоряжении. Могу обещать, что ты не уйдешь голодным.
— Да будет так.
После чего эмир снова сел в седло и отправился к своему месту, оглядывая равнину и все прибывающих людей.
Глава V
ПРОХОЖДЕНИЕ КАРАВАНОВ
Со своего места Скиталец мог видеть продвижение караванов, но, поскольку зрелище это было еще далеко до завершения, он призвал трех своих помощников и отдал распоряжения о вечернем приеме эмира; после этого он расположился на ковре и дал волю своему любопытству, не беспричинно полагая, что сможет найти в происходящем нечто имеющее отношение к предмету, неизменно занимавшему его мысли.
Небо никак нельзя было назвать голубым, — казалось, оно состоит из обыкновенной пыли, смешанной с толченым кирпичом. Оно походило на полупрозрачный потолок, раскаленный безжалостными лучами солнца, являвшего собой огненный диск. Невысокие черные холмы, отливающие пурпуром, образовали горизонт, на который словно опирался этот потолок, подобно выпуклому стеклу над циферблатом часов. Таким образом, укрытая, но с хорошим обзором на восток и юг с места наблюдателя, раскинулась долина Эль-Зариба, куда, как к обетованному месту встречи, без устали, «не отрывая глаз», стремилось такое множество паломников, денно и нощно преодолевая все препоны и невзгоды. В их представлении долина была не столько садом или пейзажем, сколько прихожей дома Аллаха. Сейчас они приблизились к ней, находясь в пути с самого рассвета, и их охватило нетерпение; поэтому крик «Здесь, здесь!» подхлестнул беспорядочные колонны, и они отозвались дружным эхом:
— Ты позвал нас — и вот мы здесь, мы здесь!
И они ринулись вперед беспорядочной массой.
Чтобы дать читателю представление о потоке людей, стремящихся захватить места в долине, стоит освежить в памяти некоторые подробности. Следует помнить, что это не просто караван, который покинул Эль-Хатиф на западном берегу Зеленого моря, но два больших каравана, слившиеся в один, — аль-Шеми из Дамаска и Мисри из Каира. Нужно принять во внимание и то, откуда стекались паломники и кто они были. Например, в Каире собирались оба Египта — Верхний и Нижний, а также народы из таинственных пустынь внутренней Африки, из городов и стран, расположенных вдоль южного побережья Средиземного моря до самого Гибралтара; тогда как весь Восток, во всеобъемлющем смысле этого слова, собирал правоверных в Дамаске. Для потока несметного числа правоверных, нахлынувшего на них, арабы являлись перевалочной базой, подобно венецианцам по отношению к рыцарям Западной Европы во времена позднейших Крестовых походов; так что к тысячам правоверных паломников следовало причислить и тысячи тех, кто обслуживал хадж. Вторичным крупным сборным пунктом служила Медина. Едва ли можно было считаться истинно верующим, если ты, совершая паломничество, пренебрег поклонением мощам Пророка; об этом говорится в известном изречении: «В одной молитве в этой мечети более добродетели, чем в тысячах других мест, за исключением мечети Масджид аль-Харам».
Оказавшись в Медине, мог ли паломник пренебречь поклонением, если не слезами в мечети аль-Куба, извечно священного для всякого мусульманина, первого места публичного богослужения в исламе? Наконец, не забудем, что год, о котором мы пишем, относится к периоду, когда людей, чтящих Коран и почитающих Мекку, было много больше, чем теперь. И вот сейчас, взирая на эту процессию, столь многолюдную, пеструю, разнообразную, не всегда управляемую, подле своего шатра на холме сидел индийский князь. Задолго до того, как это зрелище развернулось перед ним, о его приближении возвестил пыльный столб, отчасти подобный тому, что предварял толпу израильтян в дикой пустыне во время Исхода. Вскоре после разговора с эмиром князь, глядя на это пылевое облако, сначала увидел на востоке темную полосу, подобную тонкой нити.
Полоса не дробилась на части; нельзя было различить, двигалась ли она и насколько распространялась в глубину. Звук, долетавший оттуда, напоминал шелест и свист ветра. Поначалу монолитная, полоса вскоре распалась на неравные участки, и стало видно расстояние между ними; одновременно с этим шум превратился в энергичные, но пока нечленораздельные голоса бесчисленного скопления людей. Затем участки разбились на группы, одни больше, другие меньше; потом стало можно различить отдельные фигуры; наконец то, что казалось сплошной полосой, растеклось в поражающую воображение массу — не имеющую ни центра, ни флангов, но только неизмеримую глубину.
Паломники даже не пытались придерживаться дороги; превратив шествие в гонку, они разбегались направо и налево по всей местности; каждый выискивал ближний путь, порой успешно, порой нет; в результате возникла невообразимая мешанина. Сама неровность ландшафта способствовала неразберихе. Какая-нибудь группа на миг возникала на возвышенности — и тут же исчезала в ложбине. Только что на ровной местности были видны тысячи паломников — и внезапно, словно проваливаясь, они спускались все ниже, ниже, и вместо них оставался только столб пыли или путник-одиночка.
