Граф Корти полностью обосновался в Константинополе. Однако он совершенно несчастен. В душе его загорелся новый свет. Ему тягостно служить магометанину, будучи по рождению христианином, еще тяжелее изображать турка, зная, что он — итальянец. Мучения эти жалят все больнее по мере того, как опыт, накапливаясь, сообщает: он подспудно помогает тем, кого, по сути, должен считать врагами, готовит погибель императора и целого народа, ничем его не обидевшего. Но самое тяжелое испытание для духа — страсть к княжне Ирине, лишенная, в силу обязательств чести перед Магометом, каких-либо надежд, мечтаний и упований, придающих такую сладость любви.
Человек, испытывающий душевную смуту, избыть которую можно лишь волевым усилием, но неспособный решить, что ему делать, рано или поздно ослабеет духом настолько, что превратится в настоящую развалину. Похоже, именно такая участь и ждала графа Корти. Те месяцы, что минули после его посещения отчего замка в Италии — откуда и начались его нынешние душевные терзания, — были полны предзнаменований, не внимать которым он не мог; тем не менее он не отказывался от своей миссии.
Донесения Магомету он слал часто, и, поскольку они имеют непосредственное отношение к нашему повествованию, мы считаем целесообразным процитировать некоторые из них.
Вот отрывок из его первого доклада, после посещения Святой Софии:
Простираюсь у ног твоих, о повелитель, и молю Аллаха послать тебе здоровье и силы исполнить мудрые замыслы, занимающие тебя ежеминутно… Мне было приказано всегда начинать с рассказа о родственнице императора. Вчера я побывал в храме, пользующемся у греков особым уважением, — говорят, что возвел его император Юстиниан. Меня поразили его размеры, и, зная, как повелитель любит подобные постройки, должен сказать: даже не будь других побудительных причин к завоеванию этого града неверных, кроме превращения Святой Софии в святыню ислама, уже одно это оправдало бы все усилия повелителя, все отданные взамен жизни и сокровища. Богатства, собранные в этом храме за века, неисчислимы, однако его великолепие, сиянием подобное солнцу, а разнообразием — радуге, поблекло, когда княжна Ирина прошла так близко от меня, что я смог прекрасно ее разглядеть. Лицо ее составлено из света бесчисленных звезд. Все совершенства вступили в ней в союз, которые не описать даже словами Хафиза, короля поэтов моего повелителя, а если бы он все-таки решился заговорить, то вымолвил бы: «Она есть Песнь Песней, которую не претворишь в стихи». Проходя, она заговорила со мной, и голос ее был голосом самой Любви. При этом она держалась с достоинством царицы, правящей всем миром рукой завоевателя, каковым и станет повелитель. Когда дверь за ней затворилась, я готов был заявить — готов и сейчас, — что, не будь иной побудительной причины к завоеванию этого города неверных, кроме обладания сосредоточенными в ней женскими совершенствами, она одна достойна того, чтобы развязать войну со всей вселенной. О повелитель, ты воистину достоин ее! И сколь бескрайним будет мое счастье, если Пророк, выступив твоим заступником перед лицом Всеблагого, позволит мне сослужить тебе эту службу — доставить ее в целости тебе в руки!
Это донесение завершалось так:
Вчера, по предварительному соглашению, я удостоился аудиенции его величества в Высочайшей резиденции, Влахернском дворце. Двор был в полном сборе, и после представления его величеству я был представлен и всем придворным. Вел церемонию Франза, уже известный повелителю. Я опасался, что он меня узнает. По счастью, он неприметлив и склонен к философствованию, а также слишком погружен в изучение отвлеченных материй, чтобы замечать то, что творится у него прямо под носом. Присутствовал и дука Нотарас. Он заговорил со мной про Италию. По счастью, я лучше осведомлен об этой стране гяуров, чем он — о ее вельможах, городах, манерах и нынешнем положении. Он поблагодарил меня за сведения, а когда я рассказал о происшествии, доставившем мне бесценный документ римского епископа, он долго мною восхищался. У меня больше оснований остерегаться его, чем всех остальных придворных; и у императора тоже. Франзу следует пощадить. Нотараса — удушить шнурком… Льщу себя надеждой, что заручился дружбою императора. Через месяц надеюсь стать его конфидентом. Он храбр, но слаб. Прекрасный генерал без лейтенантов, без солдат, слишком щедрый и доверчивый для политика, слишком набожный для государя. Все его время посвящено священнослужителям и священным обрядам. Повелитель оценит, с помощью какого шага я заручился его доверием. Я подарил ему одного из арабов, привезенных из Алеппо, — серого, статями превосходящего всех в его конюшне. Он сам и все его придворные явились полюбоваться новым скакуном.
Из третьего донесения:
Ужин в Высочайшей резиденции. Присутствовали офицеры армии и флота, придворные, патриарх, ряд священнослужителей — их тут называют игуменами, — а также княжна Ирина с обширной свитой благородных дам, замужних и незамужних. Его величество был Солнцем празднества, а княжна — Луной. Он сидел на возвышении по одну сторону стола, она — напротив; приглашенные, в соответствии со своими званиями, справа и слева от них. Я смотрел лишь на Луну, думая о том, что скоро источником ее света станет мой повелитель и ее краса, составленная из красот всего мира, станет достойным дополнением к его славе… Его величество оказал мне честь, подведя меня к ней, она же оказала мне честь еще более высокую, позволив поцеловать свою руку. Держа в мыслях, кем ей предстоит стать для повелителя, я хотел поклониться ей по нашему обычаю, однако опомнился — у итальянцев это не принято, а греки так приветствуют только императора, или, как его еще называют, базилевса… Она соблаговолила заговорить со мной. Ум ее столь же изыскан, как и внешность, и столь же неподражаем… Я проявил крайнее почтение и предоставил ей выбрать тему. Она выбрала две: религия и война. Будь она мужчиной, она стала бы воином, но, будучи женщиной, она — истовая поклонница веры. Нет у нее желания более пылкого, чем возвращение Гроба Господня в руки христиан. Она спросила, верно ли, что понтифик доверил мне борьбу с пиратами из Триполи, а когда я это подтвердил, она произнесла с несказанным пылом: «Воинское искусство стало бы благороднейшим из всех занятий, будь оно сведено к Крестовым походам…» После этого она заговорила о его святейшестве. Из того, что она называет понтифика его святейшеством, я заключил, что она принадлежит к партии, представители которой считают понтифика правомерным главной всей Церкви. Каков он с виду? Отличается ли ученостью? Подает ли достойный пример клиру? Наделен ли терпимостью и широтой взглядов? Если новые беды обрушатся на восточное христианство, окажет ли он материальную помощь?.. Моему повелителю потребуется время, чтобы обратить княжну в Правую Веру, однако кто и когда жалел о трудах, предпринятых в лоне любви? Когда повелитель был еще мальчиком, помню, он для забавы учил ворона и райскую птицу человеческой речи. В итоге ворон выучился произносить: «О Аллах, Аллах!» Другая птица ничего не усвоила, и все же повелитель любил ее сильнее, объясняя это так: «Ах, у нее такие красивые перья!»
И еще:
Несколько дней назад я отправился верхом к Золотым воротам и, повернув вправо, проехал вдоль рва к воротам Святого Романа. Городская стена, точнее, стены находились от меня по правую руку и выглядели впечатляюще. Ров местами завален так, что, полагаю, его невозможно полностью заполнить водой… Я купил талой воды у разносчика и тщательно осмотрел ворота. Их центральное положение делает их ключевыми. Оттуда я поехал дальше — осмотрел дорогу и прилегающую местность до самых Адрианопольских ворот… Надеюсь, что повелителя удовлетворит приложенная карта. Она как минимум достоверна.
