И еще:
Его величество официально назначил меня стражем ворот перед моей резиденцией. Теперь сообщаться с повелителем будет совсем просто. По сути, ключи от города в моих руках. Однако я буду и далее иметь дело с Али. Более свежей рыбы на рынок не привозит никто.
И еще:
О повелитель, княжна Ирина пребывает в добром здравии, и ланиты ее сияют для тебя свежестью утра. Однако она расстроена. Во дворце были получены дурные новости от посланника его величества в Адрианополе. Султан наконец-то ответил на требование увеличить содержание Орхану — не только отказав в увеличении, но и вовсе прекратив выплаты; в провинцию, где собирали средства на эти нужды, был отправлен соответствующий приказ… Подсчитав время, я пришел к выводу, что мой доклад о поединке с юным Орханом достиг повелителя, и теперь я выхваляюсь перед самим собой, полагая, что он повлиял на соответствующее решение. Самозванцев нужно наказывать по всей строгости. Старый Орхан выжил из ума. Сын его все еще не вылечил уши. Падая, он сильно ударился затылком. Он больше не сможет ездить верхом. Самозванец повержен… Из дома княжны я направился прямиком во Влахерн. Шло заседание Большого совета, однако начальник стражи впустил меня… О повелитель, этот Константин — настоящий мужчина, воин, император, но он окружен старухами, которые боятся собственной тени. Когда я вошел, как раз обсуждали новость из Адрианополя. Его величество придерживался мнения, что твое решение, вкупе с решением прекратить выплаты, является знаком недружественных намерений. Он выступал за подготовку к войне. Франза считал, что дипломатические ходы еще не исчерпаны. Нотарас спросил, о какой именно подготовке говорит его величество. Тот ответил: о закупке пушек и пороха, создании запасов продовольствия на случай осады, расширении флота, починке стен, очистке рва. Кроме того, он предлагал отправить посольство к римскому епископу и через него воззвать к христианским странам Европы о помощи деньгами и солдатами. Нотарас тут же ответствовал, что видеть в Константинополе турка в чалме ему будет отраднее, чем папского легата. Совет завершился замешательством… Воистину, повелитель, я испытываю жалость к императору. Такое мужество — и такая слабость! Он потеряет и столицу, и то немногое, что осталось от империи, если гяуры из Венеции и Италии не придут ему на помощь. Придут ли? Воспользовавшись возможностью, его святейшество в очередной раз попытается поставить Восточную церковь на колени, а если не сумеет, то бросит ее на произвол судьбы. Если завтра повелитель постучит в здешние ворота, одни из них отопрет Нотарас, а другие — я… Однако император будет сражаться. У него героическая душа.
И еще:
Княжна Ирина безутешна. Она истинная гречанка и патриотка, она неплохо разбирается в политике и видит всю безысходность положения империи. Ночные бдения в домашней молельне оставляют свой след на ее лице. Глаза чахнут от слез. Я не в силах не сострадать красе, терзаемой собственной добродетелью. Когда произойдет неизбежное, надеюсь, повелитель сумеет ее утешить.
И наконец:
Прошла неделя с моего последнего послания повелителю. Али болен, но не теряет бодрости духа, уверяя, что поправится, как только христианские ветры перестанут дуть из Константинополя… Очень просит тебя прийти и остановить их… Дипломатические неудачи императора усилили религиозные распри среди его подданных. Латиняне повсеместно цитируют слова Нотараса в Совете: «Видеть в Константинополе турка в чалме мне будет отраднее, чем папского легата» — и трактуют их как предательство веры и государства. Слова эти, безусловно, отражают истинные чувства греческого клира — его представители, впрочем не спешат оправдывать дуку… Княжна несколько оправилась, хотя и стала бледнее прежнего. Она ждет не дождется возвращения весны и уповает на здоровую и счастливую жизнь в Терапии… Завтра, сообщила она мне, в Святой Софии состоится особая торжественная служба. Будут представители многочисленных братств. Я тоже пойду. Она надеется, что служба положит конец богословским диспутам. Посмотрим.
Я уклонился от его копья… толкнул его щитом и выбил из седла.
Приведенные выше отрывки помогут читателю получить представление о жизни в Константинополе, а главное — из них видно, что именно совершил Корти за описанные в них месяцы.
Два момента заслуживают особого внимания: теплота, с которой он описывает княжну Ирину, а также предательство по отношению к императору. Не нужно думать, что Корти не сознавал собственного двуличия. Донесения он писал по ночам, когда и город, и прислуга в его дворце погружались в сон; выбирал он это время не только потому, что оно было безопаснее, но и ради того, чтобы ни один глаз не видел, как сильно мучает его совесть. Как часто он отрывался от сочинительства, чтобы помолиться о даровании силы спасти свою честь и уберечься от угрызений совести! Существуют пещеры в горах и острова посреди моря: может, бежать туда? Увы! Он был связан путами, делавшими его слабее воды. Можно покинуть Магомета, но не княжну. Опасность, все более грозно нависавшая над городом, касалась и ее. Говорить ей об этом было бессмысленно; она ни за что не уедет из древней столицы, и именно постоянное сопоставление ее силы с его собственной слабостью вызывало в нем самые страшные муки. Писать о ней в поэтическом ключе было просто, ибо он любил ее сильнее всего в этом земном мире, однако стоило ему подумать о том, с какой целью он пишет — ради любви другого и гнусного умысла ввергнуть ее в его руки, — ему становилось ясно, что бегство не выход; воспоминания последуют с ним и на край земли, даже за грань смерти. Не сейчас, не сейчас, — уговаривал он самого себя. Может, Небеса пошлют ему счастливый случай. Недели складывались в месяцы, а он все влачил ту же жизнь, питая надежды вопреки очевидности, строя планы, изменяя, теряя силу духа, впадая в отчаяние.
Глава VIII
СИМВОЛ ВЕРЫ
Отправимся теперь на особую службу, упомянутую в отрывке из последнего донесения графа Корти Магомету.
Центральный неф Святой Софии заполнила толпа, состоявшая из членов всех монашеских братств города, среди них же находились и делегации из островных монастырей, а также из множества отшельнических поселений, расположенных в горах на азиатском берегу Мраморного моря. На галереях собралось большое число женщин; среди них, по правую сторону, — княжна Ирина. Стул ее был установлен на переносном ковровом возвышении, чуть в стороне от массивной опоры, и, соответственно, поднят почти до уровня находившейся прямо перед ней балюстрады, так что ей прекрасно было видно все внизу, до самой апсиды. Люди отсюда казались карликами, однако в свете, лившемся из сорока полукруглых окон над галереями, все фигуры вырисовывались совершенно отчетливо.
Там, внизу, алтарная часть была отделена от главного нефа решеткой из коринфской меди, за ней, справа, Ирина видела императора — в парадном облачении восседавшего на троне: величественная и царственная фигура. Напротив него стоял трон патриарха. Между алтарем и решеткой возвышалась сень из белого шелка, на четырех столбах из сверкающего серебра. Под сенью, на прочном шнуре, висел золотой сосуд, содержавший Святые Дары; для посвященных этого было достаточно, чтобы понять, какова цель нынешнего собрания.
