Слушатели непроизвольно задвигались: многие пали ниц, другие плакали, в нефе раздавались крики радости. Лишь в одной части собора торопливо собирались вместе мужчины с нахмуренными лбами — там, где высилась хоругвь братства Святого Иакова. Игумен, стоявший в середине этой группы, заговорил взволнованно, но негромко.
— Я не стану, братия, задавать вам вопрос, верен ли этот рассказ о Первозданной церкви, — продолжил Сергий. — Вам известно, что он верен, однако спрошу другое: если кто-то из вас считает, что оскорбление, в котором все вы раскаиваетесь, гнев, горькие слова, рукоприкладство вызваны чем-то, что содержится в Символе веры, пусть он встанет сейчас, в Его присутствии, и выскажет свои мысли. Мы же все станем ему внимать, равно как и Бог. Как, никто не встает? Нет нужды напоминать, к чему обязывает вас ваше молчание. Позвольте же мне теперь спросить, кто из вас готов подняться и заявить, призвав Господа в свидетели, что Церковь, к которой он ныне принадлежит, — это та же Церковь, которую основали апостолы? Вам даны головы — думайте; даны языки — говорите.
Не раздалось ни шороха.
— Отрадно мне, братия, что вы сохранили молчание, ибо если бы кто-то из вас сказал, что его Церковь есть та же Церковь, которую основали апостолы, как бы смог он оправдаться за то, что ныне существуют две партии, каждая из которых утверждает, что она и есть единственная истинная Церковь? А если бы он заявил, что обе партии есть одна Церковь, причем истинная, как объяснить отказ принять Святое причастие? Откуда это разделение? Или не слышали вы ранее, что «всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет»?
Люди и братия, да не уйдет отсюда никто, полагая, что его Церковь — к какой бы он ни принадлежал — и есть Апостольская церковь. Если он станет искать в ней то общее, что служило законом для древнего братства, поиски его будут тщетны. Если он станет искать единства, о котором просил Господь в последней своей молитве, что узрит он вместо того? Зависть, ненависть, злокозненность, рукоприкладство! Нет, ваш Символ веры — от людей, не от Христа, а подобие Христа, в нем воплощенное, есть заблуждение и западня.
В этот момент хоругвь Святого Иакова внезапно взвилась ввысь, и ее поднесли почти к самым вратам, после чего стоявший перед нею игумен выкрикнул:
— Ваше святейшество, этот проповедник — еретик! Я отлучаю…
Продолжить ему не дали; толпа с воем вскочила на ноги. Княжна Ирина, да и другие женщины на галерее поднялись тоже; Ирина была бледна и дрожала. Дав ранее Сергию знак заговорить, она не думала, что может подвергнуть его опасности. Спокойствие и покорность, с которыми он взирал на своего обвинителя, напомнили ей про Господа перед Пилатом; вновь опустившись на стул, она начала молиться и за послушника, и за то дело, в защиту которого он выступал.
После паузы патриарх взмахнул рукою и изрек:
— Братия, возможно, Сергий, которого мы все выслушали, говорил правду и речь эту вложил ему в уста сам Святой Дух. Проявим терпение, дадим ему договорить.
Повернувшись к Сергию, он дал ему знак продолжать.
— Триста епископов и пресвитеров, оставивших вам ваши Символы веры, о люди и братия, — продолжал проповедник, — взяли два завета из Символа веры Господа нашего, а к ним добавили свои. Видел ли кто из вас текст, исходящий от самого Господа, в котором Он говорил бы, что в материи един с Богом? Где Господь наш требует веры в Святого Духа как необходимого условия спасения? «Я есмь путь», — сказал Господь. «Нет, — отвечают эти триста, — мы есть путь, и, дабы спастись, нужно веровать в нас так же, как и в Бога и в Сына Его».
Слушатели, только что ярившиеся, в их числе и игумен, взирали на проповедника с благоговением; сила его слов осталась прежней, даже когда изменилась манера его речи: голова слегка склонилась, голос зазвучал умоляюще.
— Дух, по чьему настоянию я осмелился обратиться к вам, братия, возглашает, что задача моя почти выполнена.
Он взялся за край Панагии, и всех присутствовавших сильнее прежнего поразило его сходство с их идеалом Благословенного Учителя.
— Настойчивость моя вызвана тем, что вы нанесли оскорбление Тому, кто в милости своей присутствует среди нас; воистину, в минуты глубокого раскаяния нам свойственно с особой благожелательностью внимать тому, что нам говорят ради нашего же блага; а посему, поскольку все вы наделены разумом, прошу вас подумать. Если Господь действительно оставил нам Символ веры, который содержит в себе все необходимое для спасения, что Он мог иметь в виду, кроме того, что мы должны пребывать в спасительной чистоте, пока Он не явится снова, в той же славе, в какой и ушел? А если таков Его замысел, но злокозненные люди добавили свои заветы к простой вере, которую Он нам внушил, затруднив для нас путь в ту обитель, что Он нам приготовил, не являются ли они узурпаторами? А те Заветы, которые они заставили нас принять, не несут ли в себе опасность для наших душ?
Далее. Всесилие Символа веры Господа нашего, по которому Его может опознать всякий усомнившийся, Его мудрость, недоступная человеческому разуму, состоят в том, что Он позволяет нам иметь собственное мнение по вопросам, не относящимся к вере, не ослабляя при этом нашей связи с Великим Учителем и не ставя под сомнение Его обещания касательно нашей участи. Таким, например, вопросам, как обряды, каковые есть лишь внешние проявления веры и формы поклонения, и проведение двух церковных таинств, и Бог и происхождение Его, и где — тут ли, там ли — находится Небо, — и прочее в том же духе. Ибо воистину Господь знал нас, знал, что природе нашей свойственно вдаваться в тонкости и пытаться постигнуть то, что знать в этой жизни нам не положено; знал Он, что мысли наши беспокойны и текучи, точно воды реки, стремящейся к морю.
Далее, братия. Если Апостольская церковь несла мир своей пастве — и приверженцы ее жили вместе, и не было между ними никого нуждающегося, не свидетельствует ли ваш сегодняшний опыт о том, что в ваших Церквях, тех, что зиждутся на Символе веры трехсот епископов, все совсем иначе? Более того, или вы не видите, что теперь, когда у вас появилось несколько Церквей, меж вас обязательно найдутся выскочки и корыстолюбцы, которые пойдут и, в свою очередь, будут создавать свои храмы, в результате чего соперничающих Церквей на земле будет столько, что религия превратится в бремя для бедных и в жупел для дураков, которым доставляет удовольствие утверждать, что Бога не существует. Насколько лучше, когда в деревне существует один храм Божий, где служит один священник, но врата этого храма всегда открыты, чем пять или десять, и в каждом из них служитель требует мзды, а храм заперт от субботы до субботы? Для того чтобы вера сохраняла целостность и могла вести священную войну против греха, его оплотов и воинов, ей нужна дисциплина — и насколько лучше иметь одну Церковь, сильную своим единством, чем сотню разноименных и разделенных между собой!
Иоанн Богослов, тот, которому Дух повелел: «Итак, напиши, что ты видел, и что есть, и что будет после сего», — выполнил его завет и в конце книги своей предупредил нас: «И я также свидетельствую всякому слышащему слова пророчества книги сей: если кто приложит что к ним, на того наложит Бог язвы, о которых написано в книге сей». Нет, братия, по моей мысли преступления худшего, чем добавлять собственные заветы к Символу веры, и, по моим понятиям, ни у кого нет более оснований бояться этих язв, чем у священника или проповедника, который, из гордыни или честолюбия или из страха потерять должность или доход, осознанно встает препятствием на пути возвращения к Церкви апостолов и ее единству. А поскольку ведомо мне, что такое жизнь в божеском смирении и чем заняты мысли ваши в тиши ваших келий, вам отныне есть о чем подумать. Мир вам, люди и братья!
