Отшельник преклонил колени перед проповедником и, неудержимо рыдая, приложился к его руке; слушатели недоуменно переглядывались, но теперь настал черед игумена. Приблизившись к вратам, он произнес:
— Этот человек, ваше святейшество, наш, из нашего братства. В вашем присутствии он опорочил Символ веры, каковой является той скалой, которую Отцы выбрали основанием для нашей пресвятой Церкви. Он даже попытался предложить собственный Символ веры и представил его нам на одобрение — вам на одобрение, ваше святейшество, на одобрение его величества, христианнейшего императора, и всем нам также. По всему этому, равно как и потому, что никогда еще за всю историю нашего древнего и достопочтенного братства не водилось в нем ереси даже в мыслях, мы требуем, чтобы сей отступник был передан нам для суда и приговора. Передайте его нам!
Патриарх стиснул руки и, сотрясаясь, будто в корчах, возвел очи горе, будто спрашивая у Небес совета. Его сомнения и колебания были очевидны, и каждый слышал сердцебиение своего соседа — такая тишина вновь объяла огромный храм. Княжна Ирина поднялась со стула, побелев от страха, и попыталась привлечь к себе внимание императора, однако и он тоже застыл, дожидаясь ответа патриарха.
Тогда, со своего места за спиной у игумена, заговорил Сергий:
— Не сокрушайтесь сердцем, ваше святейшество. Передайте меня моему братству. Если я не прав, я заслуживаю смерти; если же я говорил по велению Духа — Господь всемогущ и защитит меня. Я не боюсь суда.
Патриарх вперил в него взор, на его впалых щеках блеснули слезы; он по-прежнему колебался.
— Предоставьте меня им, ваше святейшество! — продолжал Сергий. — И да не терзают вас в этой связи укоры совести; я не прошу ныне, чтобы вы передали меня моему братству, — я сам пойду с ними по собственной доброй воле. — А потом, обращаясь к игумену, добавил: — Ни слова более, прошу. Как видишь, я готов следовать, куда скажешь.
Игумен передал его братии, и по его знаку хоругвь подняли, пронесли по проходу, вынесли из храма; братья следовали за нею.
В момент, когда процессия тронулась, Сергий воздел руки и вскричал — так, чтобы его услышали поверх громкого ропота:
— Призываю вас в свидетели, ваше святейшество, — и императора тоже! Дабы никто не мог судить меня как отступника, услышьте мое признание: я верую в Бога и в Иисуса Христа, Сына Его.
Многие из присутствовавших остались и причастились таинств; но куда больше было тех, что поспешили прочь, — и довольно скоро храм опустел.
Глава IX
ГРАФ КОРТИ — МАГОМЕТУ
Отрывок:
Велик Аллах, и Магомет — Пророк его! Да пребудет мой повелитель в добром здравии и да исполнится все, чего желает сердце его!.. Три дня прошло с тех пор, как имел я счастье лицезреть княжну Ирину, однако исправно являюсь к ней в дом. На все расспросы слуга отвечает одним и тем же: «Княжна в часовне, молится. Она, увы, в сильнейшем душевном смятении и просит всех ее простить». Зная, что сведения эти вызовут тревогу у повелителя, я прошу выслушать, чем, по моему мнению, вероятнее всего, объясняется ее недуг… Прошу повелителя обратить свое внимание на мой отчет об особой службе в Святой Софии, о которой я имел честь доложить в тот же вечер, когда она имела место. Высказанное мною предположение, что принятие Святых Даров в высочайшей форме было продуманным шагом со стороны патриарха, который стремился к примирению двух фракций, подтвердилось, однако затея эта закончилась полным провалом. В результате фанатизм греческой партии воспламенился до невиданных пределов. Нотарас, по всей видимости подталкиваемый к тому Геннадием, вынудил ее членов заподозрить его величество, равно как и патриарха, в пособничестве великолепной проповеди, произнесенной иноком Сергием; дабы бросить вызов их власти, братство Святого Иакова вчера вечером провело в стенах монастыря суд, куда был вызван проповедник. Он защищался и вынудил их признать свою правоту в том, что их Церковь не является Первозданной апостольской церковью, что их Символ веры есть недопустимое расширение двух заветов, оставленных Иисусом Христом во имя спасения мира. Невзирая на это, они провозгласили его отступником и еретиком, подстрекателем к беспорядкам и присудили отдать его старому льву из Синегиона, Тамерлану, давно заслужившему славу людоеда… Повелителю надлежит также знать, что по городу ходят слухи, которые приписывают Символ веры из десяти слов — «Я верую в Бога и в Иисуса Христа, Сына Его» — княжне Ирине; ее действия служат косвенным тому подтверждением. Сразу же после завершения обряда в Святой Софии она поспешно направилась во дворец, где умоляла императора спасти монаха от его братьев. Казалось бы, повелитель, император должен был удовлетворить ее просьбу: чувства его к ней превосходят по теплоте обычную дружбу. Молва утверждает, что он в свое время предлагал ей свою руку. В любом случае, будучи человеком мягкосердечным — слишком мягкосердечным для своего высокого положения, — он, казалось бы, должен был умилиться при виде красавицы в слезах. Увы, политические обстоятельства держат его в кулаке. Церковь почти единодушно выступает против него, а что касается монашеских общин, то лишь этот самый монастырь Святого Иакова был доселе его верным сторонником. Что предпринять этому несчастному? Спасти проповедника — но это будет означать конец ему самому. Судя по всему, княжна поняла, что вмешательство императора невозможно. Остается лишь уповать на милосердие Небес — и она затворилась в своем святилище. О полная луна из всех полных лун! И — увы! — луну эту затмило облако, хотя оно и не плотнее молодого утреннего тумана. Повелитель — или Аллах — должен вмешаться незамедлительно!
* * *
О мой повелитель! Как всегда, долг — превыше всего!.. Али вчера не явился. Виню в этом недружелюбие нынешних ветров. Соответственно, вчерашнее послание осталось у меня, я вскрыл его, дабы дополнить… Сегодня утром, как обычно, доехал верхом до ворот княжны. Слуга произнес обычные слова — госпожа не принимает. Полагаю, что повелителю нужно искать убежища в работе или мечтах о ней, — и, если дозволено мне положить свои мысли к его стопам, я бы посоветовал последнее, ибо если мир наш есть сад, то она в нем — Царица Роз… Во имя любви, которую повелитель испытывает к княжне, и во имя моей любви к повелителю, прошлую ночь я провел без сна, терзаясь мыслями, какую могу сослужить ей службу. Сколь мало пользы от силы и воинского искусства, если невозможно использовать их ради нее — так, как того хотелось бы повелителю!.. По дороге к дому княжны я узнал, что инок, послуживший причиной ее горя, ибо приговор его лежит на ее совести, будет отправлен ко льву завтра. На обратном пути из ее дома, в полном отчаянии, ибо мне нечего сообщить о ней повелителю, я решил завернуть в Синегион, где и состоится публичная казнь. А что, если Всемилостивейший дарует мне возможность совершить нечто полезное для несчастной княжны? Если я испугаюсь льва, убив которого смогу спасти ее от огорчения, повелитель никогда мне этого не простит… Вот описание Синегиона: северо-западная городская стена опускается от Влахерна в долину рядом с гаванью Золотого Рога, рядом с которой она соединяется с восточной стеной. В углу, образованном на стыке этих стен, имеются ворота — низкие, очень прочные, всегда тщательно охраняемые. Миновав ворота, я оказался на огороженном поле: с востока — городская стена, с юга — лесистые холмы, с севера — гавань. Не могу сказать точно, как далеко это пространство простирается вдоль берега — возможно на половину или три четверти мили. Поверхность внутри ровная, травянистая. По ней проложены дороги, они уводят в купы кустарника, кое-где растут дубы. Имеются многочисленные постройки, типа киосков, по большей части выкрашенные в красный цвет, некоторые с крышами, некоторые — без. Осмотрев их внимательнее, я убедился, что они предназначены для содержания животных и птиц. В одном выставлены рыбы и рептилии. Самая крупная постройка, называемая Галереей, расположена почти в центре поля — меня она удивила тем, что в целом напоминает греческий театр, за исключением разве что того, что имеет безупречно круглую форму и не имеет сцены. Здесь есть арена, усыпанная песком, шагов пятьдесят в диаметре, опоясанная кирпичной стеной высотою в восемнадцать — двадцать футов, от верхнего края стены начинаются трибуны, расположенные ступенчато, — они предназначены для простонародья; для императора имеется крытая площадка на восточной стороне. В стене вокруг арены на равном расстоянии друг от друга прорублены двери, забранные крепкой решеткой, — они ведут в помещения, раньше служившие логовами для свирепых животных, теперь же там содержат самых опасных преступников. Имеется ряд ворот, одни — под императорской площадкой, другие выходят на север, юг и восток. Основываясь на этом, повелитель сможет, при желании, начертить план Синегиона, что дословно означает «Зверинец», вообразив себе все помещение и в середине его — арену, где инок завтра понесет наказание за свою ересь. В былые времена здесь проходили схватки наподобие турниров — животных натравливали друг на друга; ныне же единственное дозволенное здесь кровавое действо состоит в том, чтобы отправить преступника или богоотступника в пасть льва. Как я слышал, в таких случаях и трибуны, и площадки для знати оказываются заполнены до отказа… Если описание это докучно, прошу за него прощения у повелителя, ибо, помимо желания подробно описать место завтрашней казни, я держал в своих мыслях и тот день, которого повелитель дожидается с таким нетерпением, когда место это потребуется рассматривать и с военных позиций. В интересах последнего, спешу предоставить повелителю план Синегиона, в котором особо указано его расположение относительно города; приложив его к ранее присланным ему рисункам, повелитель получит полную карту местности, которая примыкает к стене, защищающей город с суши… Явился Али. Как я и предполагал, его задержал сильный ветер. Кефаль у него непревзойденная. Помимо того, он принес молодую рыбу-меч, еще живую. Смотрю на эти яства и горюю о том, что не могу послать часть их повелителю на завтрак. Впрочем, спустя совсем немного дней все это окажется в его распоряжении: и море с его рыбой, и земля со всем, что ей принадлежит. Сын судьбы может позволить себе ожидание.
