— И Хатим был одним из них!
— В Хиджазе и Неджде о нем рассказывают следующее: в те дни, когда Всемилостивый приступил к Сотворению мира — а для него это было лишь малое развлечение, занятие куда проще, чем для голубки строить гнездо, — решил он дать себе отдых. Горы, реки и моря уже пребывали на своих местах, и земля приобрела радующее его разнообразие — тут лес, там травянистая равнина; все было закончено, оставались лишь океаны песка, да и те нуждались лишь в одном — в воде. Он дал себе отдых.
Так вот, если пустыни с их небесами, где днем резвится солнце, а ночью выстраиваются парадом звезды, с их ветрами, пролетающими от моря до моря, не собрав ни единой пылинки, — если пустыни безлесны, если неведомы им красоты садов и разливы трав, то причиной тому не случайность и не забывчивость; ибо у него, у Милостивого и Милосердного, не бывает ни случайностей, ни упущений. Он неизменно бдителен, он присутствует во всем. Ибо как сказано в аяте Престола: «Им не овладевают ни дремота, ни сон… Его Престол объемлет небеса и землю, и не тяготит Его оберегание их».
Откуда же тогда желтизна и зной, одинаковость и безлюдность, земля, которая не ведает дождей и журчащих потоков, не знает ни дорог, ни тропинок, — откуда она, если то не случайность и не забывчивость?
Он велик и славен! Негоже Его обвинять!
В тот час отдохновения, не от усталости или тяжких трудов, но лишь потому, что задуманное было завершено и нужно было выразить это в словах, Он произнес, обращаясь к собственному всемогуществу как к близкому другу: «Какое есть, таким оно и останется. Придет время, когда среди людей меня, и само имя мое, забудут, как забывают цвет прошлогоднего листа. Тот, кто гуляет по саду, лишь о саде и думает, но тот, кто живет в пустыне и хочет постичь ее красоту, должен смотреть в небо, а глядя туда, он станет вспоминать обо мне и произносить вслух, точно влюбленный: „Нет Бога, кроме него, Милостивого и Милосердного… Он недоступен взору, но взор доступен ему; он — Благой и Всеведущий“… Итак, придет день, когда вера иссякнет, умрет, а на место ее придет суета идолопоклонства, когда человек станет взывать: „Бог! О Бог!“ — к камням и статуям, станет петь, чтобы услышать их пение и сопровождающую его громкую музыку. Раньше всего время это настанет в землях плодородия и свежести, в городах, наполненных роскошью и удобством, как соты наполнены медом после цветения пальм. Вот почему столь необходимы пустыни. Там обо мне никогда не забудут. И именно из пустыни, из ее безжалостного жара, из желтых просторов, объятых засухой, вера возродится вновь и, очищенная, покорит весь мир; ибо там я пребуду вечно, даруя жизнь. И в эти темные времена я сохраню людей там, лучших из них, и самые лучшие свойства их не иссякнут; они будут наделены мужеством, ибо мне могут понадобиться мечи; они будут верны своему слову, ибо я есть Истина, ею должны быть и мои избранные; они будут охотно делиться тем, что имеют, ибо в таких местах поделиться — значит выжить, делиться нужно дружбой, любовью друг к другу, любовью дарить подарки и проявлять гостеприимство, все это ключ к богатству и процветанию. Поклоняться они будут прежде всего мне, а потом — своей чести. Истина есть душа этого мира, ибо она — лишь одно из имен моих, и ради ее спасения будут они произносить пламенные речи, и каждый будет либо оратором, либо поэтом; живя в самом сердце смерти, они не станут страшиться меня, но станут страшиться бесчестия. Сыновья пустыни, Хранители Слова, Непобедимые и Непобежденные — они и мои сыновья! Именем своим назначаю их себе в Сыновья, а я есть Высший и Великий… И будут среди них появляться те, в ком во всей полноте своей воплотится одна-единственная добродетель, но время от времени, один раз за много веков, будут рождаться образцы для всеобщего подражания, те, в ком все достоинства будут слиты в неразрывное целое».
Так вот и явился Хатим из народа бене-тайи, лучезарный, как луна в Рамадан, увиденная страждущим взором с горных пиков, и превосходящий во всем остальных людей, ибо все добродетели целокупно лучше любой из них в отдельности, за исключением щедролюбия и любви к Богу.
Мать Хатима была вдовой — бедной, безродной, однако Милосердный возлюбил ее и пекся о ней, ибо была она мудрее всех мужчин того времени, придерживалась всех известных заповедей и тому же учила сына. В один прекрасный день по всему городу поднялся громкий вопль. Все бросились узнавать причину и сами не сдержали криков.
На севере возникло видение, подобного которому не видел еще никто, равно как никто не мог объяснить, на что оно похоже. Некоторые, презрительно отмахнувшись, объявили:
— Да это обыкновенное облако!
Другие, заметив стремительность его приближения — а оно напоминало птицу, парящую на неподвижных распростертых крылах, — вскричали:
— То птица Рух!
Когда неведомый предмет приблизился, некоторые из селян бросились в тревоге в свои дома, голося при этом:
— Исрафил! Исрафил! Настал конец света!
Вскоре видение оказалось почти у них над головами, потом оно понеслось прочь, краем скользнув прямо над ними, далее потянувшись к востоку. В ширину и длину было оно как пастбище для десяти тысяч верблюдов и десяти тысяч лошадей. Ничему из земных предметов не было оно подобно, кроме ковра из зеленого шелка; и никто из стоявших внизу не мог ответить на вопрос, что заставляет его двигаться. До них вроде бы долетел шум сильного ветра, однако, поскольку воздух на сколько хватало глаз заполнили большие и малые птицы, как наземные, так и водоплавающие, и все они летели вровень с ковром, создавая из своих крыльев плат, цветом темнее облака, смотревшим было невдомек, кто движет видение, ветер или птицы. Пролетая мимо, ковер слегка накренился, дав им узреть то, что находилось на нем, а именно — трон из жемчугов и радуги, на котором величаво восседал царь в своем венце; по левую его руку мчался сонм духов, по правую — войско людей в боевых доспехах.
Когда диво это оказалось рядом, все свидетели застыли; ни одному из них не хватило смелости выговорить даже слово, хотя почти все пожирали глазами и царя, и трон, и птиц, и воинов, и духов; впрочем, впоследствии они спрашивали друг у друга:
— А птиц ты видел?
— Нет.
— А духов?
— Нет.
— А воинов?
— Я видел лишь Царя на троне.
Когда ковер пролетал мимо, на краю его явился муж в великолепных одеждах и возгласил:
— Велик Бог! Свидетельствую: нет Бога, кроме Бога!
В тот же миг из длани его выпало что-то. А когда чудо скрылось из виду, умчавшись к югу, те, кто опамятовался, отправились искать, что он обронил. Вернулись они смеясь:
— То всего лишь бутыль из тыквы, а поскольку она даже хуже тех, что мы приторочиваем к седлам верблюдов, мы ее выбросили.
Услышала эти слова и мать Хатима, и ее они не удовлетворили. В детстве своем слышала она старинное предание о том, как царь Соломон, завершив в Иерусалиме строительство храма, отправился в Мекку на зеленом ковре, влекомом ветром, в сопровождении воинов, духов и птиц. А потому, сказав про себя: «То Соломон направлялся в Мекку. И недаром бросил он здесь эту бутыль», она отправилась на поиски, принесла ее домой, вскрыла и обнаружила внутри три семечка, одно — красное, точно рубин, другое — синее, будто сапфир, а третье — зеленое, как изумруд.
