Едва дверь за ним затворилась, как князя одолел тихий смех, именно тихий, ибо он испытывал не веселье, а самодовольство, и еще он принялся потирать руки.
Это был хитрый ход — усомниться в личности того, кто встретил беглецов на причале; еще более хитрый ход — догадаться, что принц Магомет решил сыграть роль коменданта; но вся игра, при помощи которой это вышло на свет, — можно ли ее описать иначе, чем гениальную выдумку? Посмеиваясь, индийский князь думал про себя: «Мурад скоро отправится к праотцам, и тогда — Магомет».
Тут он остановился на полушаге, устремив глаза в пол и сжав руки за спиной. Стоял он столь неподвижно, что можно было, не погрешив против истины, заявить: живой в нем осталась одна только мысль. Да, он, безусловно, верил в астрологию. Воистину, жизнями людей всегда правило то, что сами они принимали за небесные знаки. Как отчетливо помнил он времена оракулов и авгуров! После их исчезновения он уверовал в пророческую силу звезд, а потом стал адептом их науки; через некоторое время он достиг состояния, в котором раз за разом принимал самые заурядные и естественные результаты и даже совпадения за подтверждение звездных предсказаний. Сейчас же он замер, затаив дыхание, поскольку вспомнил, что гороскоп, оставшийся лежать на его столе в Константинополе, имеет отношение к Магомету и к его будущему Завоевателя. И разве не чудом является то, что сразу после встречи с Константином на городской улице его отнесло бурей на встречу с Магометом в Белом замке?
Эти обстоятельства, сколь бы незначительными они ни представлялись читателю, имели для индийского князя колоссальное значение. И вот он стоит, застыв, точно фигура, превращенная в движении в мрамор, и говорит про себя: «Аудиенция состоится — на то есть воля Небес. Знать бы только, что представляет собой Магомет!»
Да, он уже видел красивого юношу, с грациозной осанкой, плавной и учтивой речью, хорошо воспитанного и явно привыкшего повелевать. Прекрасно, но сколь полезно было бы заранее прояснить себе склонности и причуды царственного отрока.
И тут в игру вступило его хитроумие. Принц ребячится — ходит в боевых доспехах, когда хватило бы легкого вооружения, а это — признак честолюбия, мечты о завоеваниях, о воинской славе. Вот и прекрасно! А как он повел себя под взглядом юной годами княжны — как стремительно его покорила ее благородная краса! Такого не случилось бы, не будь он по натуре романтиком, поэтом, мечтателем, странствующим рыцарем.
Князь хлопнул в ладоши. Он знал, как воздействовать на такие натуры. Осталось лишь добиться аудиенции. Да, но…
Он вновь погрузился в размышления. Юноши вроде Магомета склонны к своеволию. Как овладеть его разумом? Князь разворачивал в мыслях один план за другим, стремительно отвергая их все. Наконец нашелся подходящий! Как и все его предки, начиная с Эртогрула, юный турок верил в указания звезд. Не исключено, что и в замке он находился с благословения своего астролога. Более того, если Мирза пересказал ему слова и предсказания, прозвучавшие в Эль-Зариба, индийского князя наверняка ждали здесь с нетерпением, какого заслуживает мастер гадания по звездам. Скиталец воскликнул вновь:
— Да выпадет мне эта встреча!
И им овладели покой и уверенность к себе, но тут в комнате раздался громкий удар, а потом она заполнилась долгим гулом — твердый пол задрожал, откликаясь. Князь оглянулся и успел заметить, как дрожит большой барабан, по которому ударил Нило.
От негра взгляд его переметнулся к Сергию — тот стоял у единственной бойницы, сквозь которую в неуютную комнату поступали свет и воздух; вспомнив, что послушник был единственным сопровождающим княжны Ирины, князь почел нужным заговорить с ним.
Приблизившись, он заметил, что куколь Сергия откинут, лицо воздето, глаза закрыты, ладони сомкнуты у груди. Князь невольно остановился, причем не потому, что считал, что всякая молитва предполагает святое присутствие, — нет, он остановился, гадая, где уже видел это лицо. Тонкие черты, бледные щеки, юношеская борода, светлые волосы, разделенные пробором и густой волной падавшие на плечи, — внешность одновременно и мужественная и женственная в своей утонченности показалась ему на удивление знакомой. Лицо послушника предстало ему впервые. Где же он его видел? Мысли устремились вспять, в далекие дали прошлого. В сердце проник холодок. Эти черты, облик, внешность, выражение лица — определить которое можно было только через свет струившейся из него духовности — он видел у того, кого когда-то помог распять у Дамасских ворот Священного города, у того, выбросить которого из мыслей не мог, как не мог выбросить костей из собственного тела. Ноги его, казалось, приросли к каменным плитам. Он услышал обращенный к нему голос центуриона: «Эй, ты! Если знаешь путь на Голгофу, покажи нам его». Он почувствовал на себе скорбный взгляд приговоренного. Он нанес удар по окровавленной щеке и прикрикнул, будто бы на скотину: «Иди быстрее, Иисус!» А потом прозвучали слова, свидетельствовавшие о том, что безграничное терпение все-таки лопнуло:
— Я пойду, но МЕДЛИТЬ ТЕБЕ, ОЖИДАЯ МОЕГО ПРИХОДА.
Ища облегчения, он заговорил:
— Чем ты занят, друг мой?
Сергий открыл глаза и безыскусно откликнулся:
— Молюсь.
— Кому?
— Богу.
— Ты — христианин?
— Да.
— Бог — он только у евреев и магометан.
— О нет, — возразил Сергий, глядя на князя и не разжимая ладоней, — все, кто верует в Бога, находят в нем утешение и спасение — христиане в той же мере, что и евреи, и мусульмане.
Вопрос был задан отрывисто, резко; теперь же вопрошающий с удивлением отшатнулся. Он услышал тот самый постулат, на котором строился весь его план, — и услышал его от отрока, столько похожего на того самого Христа, которого он, князь, стремился лишить преклонения; отрок казался восставшим Христом!
Изумление князя проходило медленно, но, когда оно ушло, к нему вернулись и привычная проницательность, и способность ставить себе на службу самые на первый взгляд противодействующие обстоятельства. Юноша явно был умен, чуток, красноречив, одухотворен. Но каков при этом его дух, его мужество, его преданность вере?
— Откуда узнал ты такую доктрину?
Слова князя прозвучали почтительно.
— От доброго отца Иллариона.
— Кто это такой?
— Настоятель Белозерской обители.
— Монастыря?
— Да.
— А он от кого ее воспринял?
— От Духа Господня, даровавшего мудрость Христу, каковой, в свою очередь, даровал всем людям благодать, в силу которой они, подобно ему, сделались сыновьями Бога.
— Как звать тебя?
— Сергием.
— Сергием. — Князь успел оправиться и собрать всю свою волю. — Сергий, ты — еретик.
Услышав это обвинение, столь страшное в те времена, послушник приподнял четки из крупных бусин, подвешенные к кушаку, поцеловал крест и застыл, с жалостью глядя на своего обвинителя.
