Щеки ее слегка зарделись.
— Я, шейх, не тот человек, мнение которого может повредить миру между государствами и от которого требуется дипломатическое искусство, однако я не хотела бы ненароком обидеть тебя или твоего друга принца Магомета. И если я высказываю желание узнать побольше о человеке, которому в скором времени предстоит унаследовать одну из самых могучих держав Востока, это обстоятельство не следует приписывать одной лишь суровости суждений.
— Княжна, — отвечал шейх, — ничто так не красит женщину, как сдержанность в словах тогда, когда они могут нанести урон. Подобно цветку в саду, женщину такую следует признать прекраснейшей из роз; среди птиц она — соловей, самый сладкоголосый певец, а по красоте равна цапле с ее белоснежной шеей и розовато-пурпурными крыльями; среди звезд она — та, что вечером первой выходит на небосклон и последней бледнеет на утренней заре, более того, она подобна вечному утру. Но какая участь более достойна укоров Аллаха, чем участь того, чье имя и слава отданы на милость соперника и врага? Да, я действительно друг Магомета, я с ним знаком, я стану защищать его во всем, где священная правда того позволит. А потом… — Он потупился и умолк.
— И что потом? — спросила она.
Бросив на нее благодарный взгляд, он ответил:
— Я направляюсь в Адрианополь. Принц будет там, я могу рассказать ему о нашей встрече, поведать, что княжна Ирина сожалеет о том, какие низменные слухи ходят о нем в Константинополе, что она не находится в стане его врагов, — и он тут же сочтет себя одним из тех благословенных счастливцев, которым книги их будут вложены в правую руку.
Княжна посмотрела на сказителя — на челе ее не было ни облачка, оно оставалось чистым, как у ребенка, и произнесла:
— Среди всех живущих у меня нет ни одного врага. Доложи ему обо мне. Владыка, которому я подчиняюсь, даровал нам закон, согласно которому все мужчины и женщины — братья, и мой долг — любить их и молиться за них так же, как я молюсь за саму себя. Передай ему эти слова в точности, о шейх, и я уверена, что он истолкует их верно.
Немного помолчав, княжна попросила:
— Расскажи мне о нем еще. Мир немало из-за него встревожен.
— Княжна, — начал шейх, — Ибн Ханиф был старейшим из дервишей, и он говорил: «Растение можно узнать по его цветку, лозу — по ее плодам, а человека — по его делам; дела человека — то же, что цветок для растения и плод для лозы, о том же, кто не делает ничего, судить можно лишь по вкусам и предпочтениям — из них станет ясно, как он поступит, будучи предоставлен собственной воле». Попробуем судить о принце Магомете исходя из этого… Ничто не пленяет человека сильнее власти — ничто другое не уходит с нами в могилу, ибо ведь ведомо, что оно есть часть обещанного воскрешения. Если это так, о княжна, найдется ли достойная похвала для того, кто, будучи в юные годы возведен собственным отцом на трон, способен покинуть его по отцовскому слову?
— А Магомет это совершил?
— Да, о княжна, причем не единожды, а дважды.
— Похоже, хотя бы в этом он способен проявлять благородство.
— Кому уготована сладкая жизнь в плодоносном саду, где виноградные грозди всегда под рукой, как не тому, кто лучше других способен судить о своих ближних?
И шейх дважды отдал ей честь, поднеся правую ладонь сперва к бороде, а потом ко лбу.
— Слушай далее, о княжна, — продолжал он, и голос его сделался теплее. — Магомет предан наукам. Во время походов, по ночам, после того как выставлены караулы, он приглашает в свой шатер сказителей, поэтов, философов, законников, проповедников, знатоков иноземных наречий, а в особенности изобретателей разных машин, людей особого рода, для которых, как считается, мечты — такая же повседневная пища, как для других — хлеб; все они находят у него теплый прием. Его городской дворец — место просвещения, там читают книги и лекции, ведут ученые разговоры. Причина, по которой отец попросил его освободить трон, в том и заключалась, что он все еще не завершил курс наук. Поскольку предки его были стихотворцами, поэзия — предмет его особой любви, и, если он не способен соперничать с ними в этом изысканном искусстве, он превосходит их общим числом своих достижений. Арабы, иудеи, греки и латиняне, обратившись к нему, получают ответ на своих родных языках. Известен ли тебе, о княжна, хоть один ученый муж, на которого размышления и науки не оказали размягчающего влияния? Смирить варвара способно не столько само знание, сколько отвлечение мыслей от варварского образа жизни, которое неизбежно случится, если он займется науками.
Она прервала его, вежливо уточнив:
— Я понимаю, шейх, что если быть отданным на милость врага — горе, то оказаться другом художника — большая удача. А где принц принимает своих учителей?
Улыбка все еще не покинула глаз шейха, когда он ответил:
— Пески моей страны досуха выпивают влагу из облаков, почти не оставляя нам источников, кроме источников знаний. Ученые арабы из Кордовы, почитание которых мавританские калифы считали для себя честью, не вызывают презрения и у римских епископов. Подбирая педагогов для Магомета, Мурад пригласил лучших из них ко своему двору. Ах, если бы и мне выпала та же участь!
Заметив, что сожаление его достигло цели, он продолжил:
— Расскажу про некоторые из книг, которые мне довелось видеть у принца на столе, ибо, как доверенный друг, я бывал в его кабинете. Собственно, если бы не боязнь выказать себя хвастуном, о княжна, я бы еще раньше открыл тебе, что он оказал мне честь сделать меня одним из своих учителей.
— В поэзии и искусстве рассказчика, полагаю.
— А почему нет? — спросил сказитель. — Именно в таких формах сохраняется и изучается наша история. Если кто-то из наших героев сам не наделен поэтическим даром, он приглашает к себе поэта. У принца на столе, на самом видном месте, лежат особо дорогие ему предметы, источники, к которым он обращается особенно часто, когда ему нужно подобрать слова и удачные обороты речи, а также пышные сравнения для использования как устно, так и на письме, — зеркала Всемилостивейшего, гулкие галереи, в которых глас Благословенного не смолкает никогда: это Коран с выполненными золотом рисунками и Библия, частично скопированная со свитков Торы, каковые ежедневно используются в синагогах.
— Библия на еврейском языке! И он ее читает?
— Не хуже еврейского мудреца.
— А Евангелия?
На лице шейха отразился укор.
— Неужели и ты — даже ты, о княжна, — принадлежишь к тем, кто верит, что любой мусульманин считает своей обязанностью отрицать Христа потому, что следом за ним пришел со своим учением Пророк ислама?
Он продолжал с умноженным пылом:
— Коран не отрицает Христа и его Евангелий. Послушай, что в нем сказано: «Этот Коран не может быть сочинением кого-либо, кроме Аллаха. Он является подтверждением того, что было до него, и разъяснением Писания от Господа миров, в котором нет сомнения». Этот стих, о княжна, переписанный лично принцем Магометом от руки, лежит между Библией и Кораном, а они, как я уже сказал, постоянно присутствуют на его столе.
