Тут-то княжне Ирине и открылась истина. Под именем Поющего шейха скрывался принц Магомет!
Он появлялся перед ней дважды: сперва — в Белом замке, теперь — в ее дворце; признавшись ей в любви и предложив брачные узы, он одновременно позволил ей лучше себя узнать, а кроме того, отбыл не в полном отчаянии. Потому и табличка на воротах! Все эти обстоятельства были новыми и удивительными. Чувства, которые обуревали княжну, в смутности своей не поддавались определению, однако она не сердилась.
Магомет же, вернувшись в древний замок, вступил в спор с самим собой. Он полюбил княжну Ирину со всем пылом души, не привыкшей к отказам и разочарованиям, и, еще не достигнув Румелихисара, он дал мусульманскую клятву завоевать Константинополь — не столько ради ислама и славы, сколько ради нее. С этого часа мечты об этом свершении захватили его полностью, вытеснив все остальное.
В Румелихисаре он поднялся на гору и, остановившись на валганге над пропастью перед тем местом, где ныне находится Роберт-колледж, отметил, как узок в этом месте Босфор, однако, дабы его пересечь в обстановке военных действий, потребуется защита с обоих берегов; после этого он выбрал на европейском берегу, напротив Белого замка в Азии, место для закладки нового укрепления. В свое время мы еще увидим, как возводились стены и башни могучей крепости, которая и поныне стоит между Бебеком и Хисаром, — памятник его рассудительности и энергичности, превосходящий все остальные, воздвигнутые им в Константинополе.
Книга IV
ВЛАХЕРНСКИЙ ДВОРЕЦ
Глава I
ВЛАХЕРНСКИЙ ДВОРЕЦ
Индийский князь никогда не предавался праздным ожиданиям. Обманывая других, он не обманывался сам. Благодаря опыту он умел во всех делах, в которых правят обычные для людей побуждения, заранее предрекать развитие событий. Он был твердо уверен в том, что император призовет его, причем скоро.
На третий день после приключений в Белом замке у дверей князя появился в сопровождении Уэля верховой — незнакомец, при оружии, в пышном одеянии. Будучи препровожден в кабинет, он заявил, что принес благожелательное послание от его величества, которое завершалось приглашением во Влахернский дворец. Его величество готов принять благородного индуса в три часа пополудни, если гостю это удобно. У Главных ворот его будет дожидаться офицер стражи. Разумеется, князь принял оказанную ему честь в надлежащих выражениях.
Когда князь спустился в вестибюль на первом этаже, где ему предстояло сесть в паланкин, стало ясно, что одевался он с величайшим тщанием. Борода сияла безупречной белизной. Шарообразный тюрбан из белого шелка, на котором блистали спереди яркие самоцветы, был великолепен. Поверх рубахи из тончайшего льна, украшенной у горла и на груди воланами из шелка, был надет простой камзол из плотного черного бархата, застегнутый на шее, а далее раскрывавшийся, обнажая желтый кушак на талии. Помимо кушака, на князе был еще и пояс, богато расшитый золотом и украшенный жемчугами. Пряжка и ножны кривой сабли сияли бриллиантами на фоне голубой эмали. Шаровары, просторные, точно юбка, были из белого атласа и спадали к лодыжкам пышными складками. Дополняли облачение остроконечные красные туфли, сверкающие россыпью золотого бисера.
Двинувшаяся в путь процессия поражала воображение. Возглавлял ее Нило, во всей варварской роскоши, подобающей королю Каш-Куша; затем следовал паланкин на плечах у четырех носильщиков в белых ливреях; в арьергарде — двое слуг, одетых в манере Чипанго: их своеобразные синие облачения облегали тело настолько плотно, что мешали ходьбе, но при этом один из них нес бумажный зонтик хозяина и его просторный плащ, а другой — пухлую подушку; самодовольства у обоих было хоть отбавляй. Сиама, одетый в подобный же наряд, но из более дорогой материи, шел рядом с паланкином, готовый в любой момент открыть дверцу или отреагировать на любой знак, поданный изнутри.
Появление этой свиты на улицах сильно позабавило любопытствующих и зевак, которые сбегались, будто бы вырастая из-под земли, причем в таких количествах, что, еще не достигнув прямой дороги, которая вела со стороны города к Главным воротам Влахерна, позолоченный паланкин на плечах у носильщиков стал на расстоянии напоминать судно, покачивающееся на волнах.
По счастью, настроение у зевак было доброжелательное, а поскольку никто не стал чинить им никаких обид, они позволили князю совершить свой путь невозбранно. Его, собственно, радовало столь многочисленное сопровождение — он затруднился бы сказать, что его тешит сильнее: способность возбуждать столь уважительное любопытство или возможность его должным образом удовлетворить. Возможно, будь с ним Лаэль, он испытывал бы другие чувства.
Высочайшая резиденция — так обычно именовали Влахернский дворец греки — была индийскому князю хорошо известна. Восклицание, с которым он опустился на сиденье паланкина: «Вновь, вновь, о Влахерн!» — говорило о давнем знакомстве с императорским имением. На всем протяжении пути он постоянно повторял: «О Влахерн! Прекрасный Влахерн! Цветут ли, как прежде, розы в твоих садах? Текут ли в алебастровых двориках ручейки, напевая песни мозаичным ангелам на стенах?»
К каким временам восходили эти воспоминания? Если правы поэты, которые твердят, что время есть быстрая река, а память — мост, позволяющий душе вернуться к былому, насколько далеко мог этот человек пройти вспять по такой постройке, прежде чем достичь того Влахерна, который некогда знал? Сколь необъятны были расстояния между опорами моста, которые ему приходилось преодолевать?
Улица, по которой двигалась процессия, привела князя к воротам Святого Петра на Золотом Роге, а оттуда — здесь улица тянулась почти параллельно городской стене — к Балату, причалу, принадлежавшему лично императору: теперь он известен нам как Влахернские ворота.
Зеваки остановились у края выстланной мрамором площадки: двигаться дальше им не дозволялось. Паланкин же пересек эту площадку, доставив гостя к Главным воротам Высочайшей резиденции. История и вообще-то не любит пробелов, а к некоторым местам даже более ласкова, чем к другим. Здесь, меж двух обрамляющих башен, находилась обшитая железом створка, достаточно крепкая, чтобы противостоять любому древнему способу нападения; она была отведена в сторону, хотя после заката солнца ее предстояло замкнуть.
Князя остановила стража, офицер записал его имя и, извинившись за краткую задержку, удалился вместе с записью. Выбравшись из паланкина, почетный гость решил заполнить паузу размышлениями.
Вымощенная мрамором платформа, на которой он стоял, по сути, представляла собой дно долины, которая прерывистыми уступами уходила вдаль к юго-востоку, справа же от нее находилась возвышенность, вошедшая в историю как Седьмой холм Константинополя. Вдоль подножия холма тянулась каменная стена, тут и там размеченная сторожевыми будками, каждую из которых венчал красный шпиль, — она уходила к Главным воротам. Там, между восьмиугольными оборонительными башнями с бойницами, находился скрытый проход, сделанный в египетском стиле. Над входом дули в рога две обращенные друг к другу богини Победы, выполненные в технике горельефа. Внушительные порфировые скамьи, до блеска отполированные за долгие годы использования, стояли с обеих сторон — они предназначались для стражей, облаченных в шлемы из сверкающей бронзы, кирасы из того же материала, инкрустированные серебром, поножи и башмаки с прочными пряжками. Некоторые сидели, свободно раскинув на скамьях свои могучие члены. Немногие стоявшие казались представителями племени гигантов, с белокурыми бородами, голубыми глазами и топорами с лезвиями шириной в добрых три пяди. Князь опознал телохранителей императора, датчан, саксов, германцев и швейцарцев — все эти представители разных народностей входили в состав корпуса, именовавшегося варяжским.
