Развалившиеся на скамьях стражи продолжали его разглядывать; один из них обронил топор, что даже не привлекло внимания князя. Воспоминания слишком захватили его, им не препятствовали подобные пустяки, он продолжал воскрешать прошлое и теперь перенесся в 865 год. Константинополь вновь терпел осаду, на сей раз его обложила орда, пришедшая из дикой Руси, под предводительством Аскольда и Дира. Захватчики явились на сотнях ладей и высадились на европейском берегу, а оттуда прошли маршем вниз по Босфору, оставив за собой выжженную пустыню. Патриархом тогда был Фотий. Когда со стен увидели подходивший флот, он убедил императора попросить у Марии заступничества. Вынесли мафорий, и в присутствии коленопреклоненного народа и священнослужителей, распевавших гимн Писида, святой патриарх бросил его в волны.
Поднялся ветер, вода в каменистом русле взбаламутилась, будто в сотрясенной чаше. Суда захватчиков налетали одно на другое и шли ко дну. Ни одно из них не уцелело. Что до моряков, спасшиеся выбрались из водоворотов и молили об одном: чтобы их отвели во Влахернскую часовню и окрестили. Было это через два с лишним века после первого спасения города, и Богоматерь вновь не оставила своих избранных! Константинополь по-прежнему был храним Господом! Панагия оставалась Пресвятой! Вторжение варваров отражено, каким же новым богохульством сможет он теперь нагнать на город страха?
Перед взором индийского князя стояли почерневшие стены сгоревшей церкви, она манила к себе взор, хотя окрестные деревья и пытались скрыть ее густою листвой — но безуспешно, а потом он возвел глаза к дворцу, стоявшему на третьей террасе.
И поныне наиболее успешно нападкам времени противостоят творения тех художников, которые с любовью относятся к природе и хотят лишь смягчить или облагородить ее внешность. Так все было и с Высочайшей резиденцией.
Она начиналась на уровне земли, рядом с Синегионом, и стремилась вверх вместе с городской стеной, являвшейся одновременно и ее юго-западным фасадом. Хотя о ней и говорили в единственном числе, но на деле она, подобно Буколеону, состояла из множества дворцов, просторных, неупорядоченных, воплощающих вкусы разных эпох, в них запечатленных. Свободное пространство между ними занимали дворики, открытые и крытые, однако, поскольку все архитекторы придерживались одного правила: обращать главный фасад к северо-востоку, все их творения объединяло определенное единство замысла.
Главный фасад, находившийся сейчас перед глазами князя, представлял собой изломанную поверхность, где-то выступавшую, где-то оттянутую назад; одна его часть отличалась суровой, даже мрачной простотой, другую оживляли портики с фигурными фризами, опиравшимися на высокие колонны. Эти перебои радовали взгляд: некоторые выглядели и вовсе величественно, а кроме того, общему впечатлению немало способствовали купола и павильоны, без которых линия кровли показалась бы монотонной.
Подняв глаза выше, князь остановил свой взор на башне, дерзко вознесшейся над Гераклианской стеной. То была самая высокая постройка дворца, она первой привлекала к себе внимание и задерживала его дольше всего. Тому, чьими глазами мы сейчас на нее смотрим, не требовалось повторять ее историю: то была башня Исаака Ангела. Как четко вырисовывался ее силуэт на фоне чистого неба! Какой мощной она представала, будто бы выстроенная гигантами! При этом, благодаря окнам позади балконов, какой она казалась легкой и воздушной! Прочие возвышенности города, как и населенные долины между ними, расстилались внизу, точно развернутая карта. Стражам Буколеона — теперь там расположен сераль, — равно как и возвращающимся домой морякам, засушившим весла рядом со Скутари, воинским отрядам в боевом облачении, входящим через Золотые ворота в Семибашенной стене, надменным генуэзцам у причала в Галате достаточно было поднять глаза — и перед ними оказывалась башня Исаака. А когда (такое, видимо, случалось часто) сей достойный владыка сидел в послеполуденный час на верхнем балконе башни — как, видимо, открывавшийся оттуда вид смирял смятение его духа! Если ему надоедало смотреть на город, к услугам его было Мраморное море, всегда готовое повторить все оттенки неба, а в нем — Принцевы острова; их тенистая зелень манила, подобно мечте, и любителей наслаждений, и служителей Господа; если же кому-то хотелось бросить взгляд дальше, Древняя Азия поспешно приглашала насладиться видом ее вилл, раскиданных по литоралям за островами, а дальше, у последних пределов видимого, маячила бледно-голубым облаком излюбленная гора богов, где они собирались, когда являлась им такая прихоть, дабы выяснить, что нового в Илионе и у сыновей Приама, или усладить свое бессмертие веселой беседой. Даже слепцу достаточно было бы единожды насладиться этим видом, дабы залить негасимым светом тьму, в которой он живет.
Впрочем, порой могучий владыка выбирал балкон на западной стороне башни. Там можно было посидеть в тени, там с юга, с плодородных земель, веял прохладный ветерок, а можно было, перевесившись через балюстраду, последить за простонародьем, снующим по улицам Космидиона, нынешнего Эюпа.
Мысли князя вновь устремились на много веков вспять. Было принято решение начать во Влахерне строительство, однако склон холма был слишком крут. Как заложить основания зданий, разбить сады, устроить дворы? Архитекторы размышляли. Наконец нашелся дерзновенный гений. Сделаем городскую стену западным фасадом, предложил он, и начнем строительство оттуда; что же касается разных уровней, первый будет в самом низу, а дальше станем аркадами подниматься выше. Предложение его приняли, и много лет возводили кирпичные и каменные подпорки — здесь трудилась целая армия рабочих, неустанных, точно муравьи. Древний дом наслаждений исчез, на его месте появилась первая Высочайшая резиденция. Тогда же владыки покинули Буколеон, долгое время остававшийся гордостью Константинополя.
Кто стал первым постоянным обитателем Влахерна? Память, доселе безотказная, не давала ответа на этот вопрос. Но это было и не важно — князь помнил аудиенции у императора Ангела там, на верхнем балконе. Помнил потому, что тот однажды сказал: «Здесь я в безопасности». Позже пришли вести о том, что он был захвачен и ослеплен.
Продвинувшись во времени вперед, он вспомнил появление Петра Отшельника в роскошном приемном зале дворца в 1096 году. Столь же отчетливо он помнил, как Алексей I принимал в той же Высочайшей резиденции Готфрида Бульонского и его баронов.
Сколь ярок был контраст между хозяином дворца и его гостями! Те были с ног до головы закованы в латы и вооружены, точно для битвы, Алексей же являл собой образец роскоши, о какой и не слыхивали на варварском Западе. Как трепетали священнослужители и евнухи из облаченной в шелка свиты императора, когда рыцари Запада терзали бархатные ковры своими безжалостными шпорами! С каким пристрастием эти самые рыцари изучали жемчуга на желтой столе могучего Комнина и крупные самоцветы в его царской митре — можно было подумать, что они их мысленно взвешивают и пересчитывают, чтобы вывести в итоге их общую стоимость! А столовые приборы — вон та тарелка и этот кубок, они действительно из золота или то какой хитрый обман? Греки ведь такие лукавцы! Когда же гости удалились, греки в свою очередь отнюдь не удивились, составив длинный список исчезнувших ложек и кубков: они числили их дарами, которые благородные крестоносцы доставят к Священному Алтарю в Иерусалиме.
