— Добрый ты сын, Сергий, — проговорил игумен, слегка приободрившись. — Ты укрепляешь мой дух. Я чувствую, что ты всецело предан Учителю и Его вере, — более того, ты обликом так похож на Учителя: когда ты рядом, мне кажется, что это Он печется обо мне. Ты свободен. Благословляю тебя.
Сергий опустился на колени, ощутил дрожащие руки у себя на голове и поцеловал их с безграничным почтением.
— Отец, — проговорил он, — прошу разрешения отлучиться на несколько дней.
— Куда?
— Вам известно, что я отношусь к княжне Ирине как к своей маменьке. Мне хотелось бы с ней повидаться.
— В Терапии?
— Да, отец.
Игумен отвел глаза; подрагивание пальцев, сцепленных на груди, свидетельствовало о душевной смуте.
— Сын мой, — произнес он наконец, — я знал отца княжны Ирины и сочувствовал ему. Я привел все братство требовать его освобождения из темницы. Когда его выпустили, я радовался от всей души, мне отрадно, что я сделал много хорошего ему и его близким. Но вспоминаю я об этом вовсе не для того, чтобы выхваляться или преувеличивать собственное участие, а лишь для того, чтобы ты понял, сколь неестественно для меня проявлять враждебность к его единственной дочери. Так что если я скажу о ней что-то не совсем лестное, пойми, что к тому меня понуждают совесть и чувство долга перед тобой — человеком, которого я принял в наше братство как истинного посланника самого Господа… То, как княжна живет и держится, не отвечает нашим обычаям. Нет ничего особо предосудительного в том, что женщина ее ранга выходит на люди с непокрытым лицом, тем более что держится она чрезвычайно скромно; тем не менее она подает дурной пример другим женщинам, не обладающим теми же высокими качествами; соответственно, эта манера, даже в ее лице, принимает вид дерзкого вызова, Ирина становится предметом нелицеприятных замечаний — короче говоря, о ней много судачат. Согласен, то невеликий проступок, речь идет всего лишь о пренебрежении вкусом и обычаем; куда предосудительнее ее настойчивое желание жить одной в Терапии. С мужем это было бы допустимо, а так — турки слишком близко… или, говоря точнее, она, одинокая женщина, известная своей красотой, представляет собой слишком сильное искушение для жестоких безбожников, заполонивших противоположный берег Босфора. Скромность украшает женщину, особенно ту, для которой честь важнее и жизни, и свободы. Ей же, незамужней и незащищенной, куда более пристало жить в святой обители на островах или здесь, в городе, где, помимо личной безопасности, она находилась бы в окружении единоверцев. Сейчас же молва приписывает ей то одно, то другое, и даже ее щедролюбие и все ее добрые дела не в состоянии ее оградить. Говорят, что она предпочитает греховную свободу браку, однако никто, даже произносящий эти слова, в них не верит — ее домашний уклад позволяет развеять любые наветы. Говорят, однако, что уединением она пользуется потому, что отправляет неканонические обряды. Иными словами, сын мой, ходят слухи, что она — еретичка.
Сергий вздрогнул, всплеснув руками. Обвинение это его не удивило — княжна и сама говорила, что оно носится в воздухе, однако в устах достопочтенного главы братства это утверждение, пусть и приведенное с чужих слов, звучало так ужасно, что застало его врасплох. Сергий знал, как карают за ересь, его обуяла тревога за Ирину, и он едва не выдал себя. Как было бы интересно узнать в точности, от этого непререкаемого авторитета, в чем именно состоит ересь княжны. Если в ее вере есть изъян, то что уж говорить о его вере?
— Отец мой, — заговорил Сергий, стараясь сохранять спокойствие, — меня не тревожат слова других, слухи, пятнающие честь княжны, — злоба всегда стремится очернить все белое только потому, что оно белое, — однако, если тебе не слишком в тягость такое усилие, поведай мне больше. В чем состоит ее ересь?
Худые пальцы игумена вновь нервно затрепетали, и он отвел взгляд:
— Как мне, мой сын, дать краткий ответ на твой законный вопрос? — С этими словами он все-таки посмотрел прямо в лицо юноши. — Внемли, однако, я же попробую… Тебе, безусловно, ведомо, что Символ веры является основой православия и… — игумен умолк и искательно заглянул юноше в глаза, — я уверен, что ты веруешь в него безраздельно. Тебе, я знаю, известна его история — ты наверняка знаешь, что он был принят на Никейском соборе, на котором лично председательствовал сам Константин, величайший из императоров. Никогда еще ни одно собрание не проходило столь безупречно, чему, безусловно, способствовал Божий промысел; однако, как это ни прискорбно, за протекшие с тех пор века не раз вспыхивали распри, так или иначе относившиеся к тем самым благословенным канонам, а что еще прискорбнее — некоторые из этих распрей продолжаются и по сей день. Когда бы, Божьей милостью, они утихли!
Праведный старик закрыл лицо руками, будто пытаясь отгородиться от некоего тягостного зрелища:
— Считаю уместным, сын мой, оповестить тебя о тех мучительных вопросах, которые довели Церковь до такого умаления, что теперь одно лишь Небо способно спасти ее от распада и разрушения. Горе мне, что довелось дожить до этого дня, — мне, считавшему во дни своей юности, что Церковь возведена на скале, несокрушимой, как сама Природа!.. Изложив суть дела внятными словами, я помогу тебе яснее понять, сколь пагубным и несвоевременным является отступничество княжны… Однако сперва разреши спросить, известны ли тебе имена наших партий. Иногда меня тянет назвать их сектами, но делаю я это неохотно, ибо название такое оскорбительно, и, прибегая к нему, я уничижаю самого себя, ибо принадлежу к одной из партий.
— Я слышал о римской партии и о греческой партии; однако, поскольку в Константинополе я недавно, надежнее будет получить эти сведения от вас.
— Благоразумный ответ, клянусь нашим пресвятым покровителем! — воскликнул игумен, и на лице его показалось подобие улыбки. — Оставайся столь же мудрым, и братство Святого Иакова воздаст Господу хвалу за то, что он привел тебя к нам… внемли же. Речь действительно идет о греческой и римской партиях, хотя последних их недруги чаще именуют азимитами, что, как ты понимаешь, есть не более чем прозвище. Сам я — сторонник римлян; наше братство держится римского толка, и нас не смущает, что Схоларий, как и его покровитель, великий дука Нотарас, кричат нам вслед: «Азимиты!» Если один из спорщиков прибегает к оскорблениям, значит другой превзошел его в доводах.
До этого момента речь игумена отличала достойная, приличествующая сдержанность, но тут глаза его ярко блеснули, и он вскричал, судорожно стиснув руки:
— Мы не клятвопреступники! Позор предательства не падет на наши души!
Истовость, с которой наставник произнес эти слова, поразила Сергия, однако ему хватило прозорливости понять и оценить причины этого всплеска; именно в этот миг к нему пришло понимание, что смирить распрю между двумя партиями уже невозможно. Если находящийся рядом с ним человек, изнуренный прожитыми годами и с трудом поддерживающий в себе дыхание жизни, так воспламенен презрением к своим недругам, что же говорить о его сотоварищах? Возраст, как правило, смиряет страсти. Но в данном случае их сдерживали так долго, что сдержанность погасила благотворный эффект. Как же мало игумен, в качестве наставника и примера, походил сейчас на Иллариона! Сердце юноши внезапно омыла теплая волна тоски по его сокрытой от мира милой старой лавре с ее неизменным добросердечием, из-за которого ледяной простор Белого озера круглый год кажется одетым в летний пурпур. Нигде более любовь человека к человеку не была столь дивной, нигде не представала столь всеобъемлющей и самодостаточной! Единственным чувством, которое могло возбудить страсти в этом краю чистоты и кротости, была жалость. А здесь! Однако Сергий тут же отогнал воспоминания. Нужно было слушать дальше. Да поможет Господь еретику, который в такой момент попадет в руки этого Судии! Воскликнув это про себя, Сергий стал ждать продолжения, причем его стремление узнать о ереси побольше обострял еще и личный интерес.
