Хельмо замолчал. Трудно было различить выражение его глаз, на которые упали светлые кудри. Вряд ли там читалось что-то хорошее.
– Значит, твои родители… – неловко начал Янгред, но осёкся.
– Поэтому я так хочу скорее отсюда уйти. И поэтому же не мог бросить город, за который они отдали жизни.
После недолгой тишины Янгред, вспомнив, что ещё говорила Имшин, хотел задать новый вопрос, но Хельмо опять заговорил сам. Правда, головы он не поднимал, старательно изучал взором грязные носы своих сапог.
– Вайго очень любил Грайно, с детства. Грайно начинал в его личной страже: у нас у каждого царевича есть, кроме взрослых, страж-ровесник. Их готовят с шести лет; им легко, например, потеряться в толпе и присмотреть за наследником, когда тот куда-то идёт. Таким был и Грайно – его пожалел кто-то из бояр, купил на невольничьем рынке в Шёлковых землях, а в Остраре отдал учиться ратному делу. Грайно с Вайго росли вместе, понимали друг друга, словно даже не просто братья, а близнецы, те, которые сросшиеся. Это осталось и потом: Грайно стал среди воевод первым, на пирах сидел, если не с дружиной, то подле царской семьи. Занимался с царевичем, сопровождал в поездках царицу и царевен, давал Вайго советы в обход Думы… Многие завидовали Грайно, обвиняли в том, что он чуть ли не варит колдовские зелья, чтобы царь его привечал…
– Любовные, что ли? – Янгред невольно развеселился, представив грозного воеводу над котлом, с большой деревянной поварёшкой, коварно хохочущим. – И ты мне что-то говорил про мораль, про воздержание!
Хельмо лишь вздохнул.
– Никто не понимал, сколько они прошли. Оба чувствовали себя чужими: Грайно – купленный раб, Вайго – сирота, и оба так хотели свободы… Царица-мать умерла в родах, отец – тоже рано. До четырнадцати лет Вайго окружали регенты, и только с Грайно он мог быть ребёнком, а не куклой в чужих руках. Они, наверное, искали друг в друге убежище… – Хельмо запнулся. – И нашли, и с годами их дружба стала как большой терем, и другим из тех, кого Вайго любил, было там хорошо. А потом всё рухнуло.
Сумерки стали гуще и тяжелее, заблестели первые звёзды. Хельмо в задумчивости поднял голову, зябко поёжился и наконец продолжил:
– Царь стал намного холоднее и к друзьям, и к семье. Я был юн, не всё понимал, но мне казалось, и Грайно что-то тревожит. Между ними что-то шло не так, и царица… она часто плакала. Особенно в дни, когда Грайно приходил к царю обсуждать дела. Так говорила девочка, дочь одного из стрельцов охраны Вайго, я с ней немного дружил. А потом…
– Потом кто-то убил твоего воеводу?
Хельмо наконец опять посмотрел Янгреду в лицо.
– Грайно якобы замыслил заговор против бояр – так они решили, смешно сказать, из-за примирительного подарка, мехового плаща. Царю донесли, и хотя прежде он бы только посмеялся над тем, как они всполошились, тут почему-то взвился. Он не терпел подлостей. Он всегда говорил: «Ударил в спину врага – ударишь друга». И… Грайно самого убили. На охоте, на которой он якобы собирался «случайно» подстрелить моего дядю. Правда…
Янгред услышал чеканные шаги по мостовой. Первые воины должны были вскоре появиться, наверное, уже свернули с большой проездной улицы. Они горланили какую-то песню – судя по тому, что кто-то пел с акцентом, отряд был смешанный, солнечно-огненный.
– Правда… что? Странно сразу убивать друга из-за пустякового навета. Особенно царю.
Мальчишка, обожавший наставника, до сих пор не смирился, что тот сгинул. И Янгреду было трудно смотреть в ответ.
– Да, – Хельмо облизнул губы, – ты прав. Царя с охоты привезли помешанным, в лихорадке. Он твердил, что приказ был лишь задержать. Он хотел допытаться, правда это или клевета, а не убивать. И ведь как убивать, Янгред… – Хельмо горько усмехнулся. – Грайно и двух его товарищей застрелили в спины, побоялись приближаться. А потом у них…
Отряд приближался. Хельмо сглотнул. Его изувеченная рука коснулась стены в поисках опоры, и лицо исказилось от боли. Янгред не знал, куда деться от непрошеной жалости.
– Можешь не говорить. Скорее всего, Имшин бредила там, на крыше.
– Идём. – Хельмо будто очнулся. – Я не хочу…
…Чтобы воодушевлённые ратники увидели его таким. Янгред это понимал и уважал.
Они зашли в темноту арочного выезда и остановились там, где началась сегодняшняя атака, – у стенной ниши, напротив двора-колодца. Хельмо обернулся. Воины пока не появились, но их голоса стали громче.
– Послушай, может… – снова начал Янгред.
Хельмо устало, невыразительно пожал плечами.
– Лучше договорю. Может, ты что-то поймёшь о месте, которое пришёл защищать?
Янгред не видел лица солнечного воеводы – только слабый блеск глаз. Он уже жалел о разговоре, которым задел что-то, что совсем не хотели извлекать на свет из потёмок памяти. Имшин… а не с умыслом ли она говорила то, что говорила? Не плела ли интриг даже там, на крыше, на краю смерти?.. Не была ли это очередная попытка поссорить, запутать союзников?
– Хельмо. Я буду защищать вас и так.
Хельмо больше он не отводил взгляда, и Янгред понял: всё будет сказано до конца.
– У них не было ни пороха, ни пуль. Царь сам их обыскал, а Грайно вовсе застал живым. Они всё растратили на зверей и не собирались никого убивать.
Янгред не удивился. В общем-то, подобного он и ждал.
– Значит, навет. При дворе часто плетутся подобные интриги. Чей бы это ни был двор.
Хельмо промолчал. Он и сам это прекрасно знал, не вчера родился. Одна вещь, правда, не давала Янгреду покоя, и он осторожно уточнил:
– Если царь не передавал приказ об убийстве, то… кто?
Хельмо провёл пальцами по украшению арки и сжал его край – раны на руке наверняка закровоточили. Губы исказила кривая улыбка.
– Стрельцы государева полка, сопровождавшие охотников, сочли это приказом Вайго. Его принесла Злато-Птица, а она слушается лишь царя и некоторых из тех, кто ему особенно люб. Злато-Птица – существо, которое…
– Да, я, кажется, помню. Двуглавая, светится, сопровождает династию и молодеет, пока стареет царь.
– Она ещё и вестница. В сражениях с ней передавали приказы. Она может в точности запомнить несколько фраз и повторить их. Но… Вайго не давал ей приказов. Он не смог бы убить Грайно. Или, по крайней мере, убил бы своими руками, всё выяснив. Я уверен.
Янгред, решившись, пристально посмотрел на Хельмо и отчеканил:
– Имшин… мне показалось, она винит определённого человека. Твоего дядю. В том числе поэтому она не желает тебе помогать. И это немного логично, раз убить хотели его.
Снова пришлось пожалеть о своих словах – Хельмо сильнее выпрямился, до судороги сжались на каменном завитке его пальцы, сверкнули гневным недоумением глаза. Казалось, сейчас он может снова в горячке сказать что-то, о чём пожалеет. Но он лишь устало возразил:
