– Инельхалль. – Хайранг подался ещё чуть ближе, но почти сразу опять отстранился. – Нет. Ничего. Извини. И спасибо.
– Ничего? – медленно повторила она.
Он кивнул. И тогда сама она коснулась его голого плеча, потянулась к лицу, приподнялась и прижалась губами ко лбу. Хайранг зажмурился.
– Так делает один знакомый молодой полководец из армии наших союзников… – Инельхалль наклонилась. – А так – я. Спасибо, что ты выжил сегодня. Я боялась. Я теперь боюсь каждый раз.
И она поцеловала его в губы.
– Пойдёмте, Хельмо. Не будем мешать.
Его потянули за рукав, заставили выпустить ветку, и только тогда он очнулся, отметив отрешённо, что Янгред сбился на «вы». Подсмотренная сцена что-то всколыхнула, и не сразу Хельмо осознал: то была тоскливая, но тёплая горечь. Ему представилось почему-то, что родители – воеводы, чьи подвиги он знал лучше, чем лица, – точно так же могли сидеть после походов у костра. Перевязывать раны друг другу, шёпотом говорить какие-то трогательные глупости и благодарить за простые вещи.
«Спасибо, что выжил».
– Забавно выходит. А я вообще-то должен был делить с ним сегодня шатёр. Помнишь ведь, что в мой угодил снаряд? Хм. Как бы они не заявились вдвоём…
Голос Янгреда, когда они пробирались прочь, звучал преувеличенно бодро. Хельмо покосился на него и тут же отвёл глаза. Его переполняло непрошеное сочувствие, и только одно радовало: огненному командующему хватило выдержки – или гордости? – удалиться, а не ринуться, возмущённо треща ветками, к… влюблённым? Кажется, так. В свете этого многое становилось яснее. А другое запутывалось совершенно.
– Пойдём ко мне, – предложил Хельмо, кивая в сторону виднеющейся за дальними деревьями реки. – Я не делю шатёр ни с кем, и так, вероятно, будет, пока мы не соединимся с Первым ополчением.
– А этот твой ушастый?
– Цзуго? – Хельмо позабавило описание. – У него полно приятелей, он почти никогда не спит с нами. Меня порой терзает подозрение, что у него вообще нет своего шатра, и его это устраивает. Кочевник и есть кочевник…
Янгред рассмеялся, но это был не очень весёлый смех.
– Пошли, – повторил Хельмо, гадая, как его отвлечь и надо ли. – Такой обычай, кстати, тоже раньше был, если интересно. Воеводы разных полков ночевали вместе, это потом недоверие взяло своё. Грайно ещё принимал приглашения моего отца.
Янгред обернулся к елям. У него не получилось сделать это небрежно и незаметно.
– Спасибо. Думаю, ты прав. Раз уж Хайранг… – тон стал колючим, – нашёл себе дело, к другим командующим я не пойду. – Он слегка воспрянул, подмигнул и выразительно дохнул себе в ладонь. – Не стоит смущать их хмельным духом, им-то я запретил сегодня пить.
– Ханжество! – хмыкнул Хельмо.
Янгред невозмутимо поправил:
– Это зовётся другим словом. Дисциплина. Ладно, веди.
Свой шатёр Хельмо приказал разбить на опушке, в стороне от дружинников. Неподалеку, на откосе берега, находился лишь пост часовых. Хельмо надеялся, что выспится под шум отдалённого моря и деревьев: на время природа заглушит утренний гомон лагеря.
Шелесты и шорохи обступили, едва ниспадающий лапник остался позади. В ночное дыхание леса вплелось птичье пение. Янгред замер как вкопанный, повесил лампу на ветку и запрокинул подбородок.
– Какие же непривычные звуки.
Для Хельмо звуки были обычными, но он тоже остановился и вслушался, заодно разглядел получше лампу – сосуд такого же чёрного, как бутыль, вулканического стекла, внутри которого бесновались рыжие искры. Живой огонь сжирал умирающие угольки – примерно так Янгред ещё в прошлую ночь объяснил принцип работы светильников. Хельмо тронул стекло пальцем. Оно было холодным.
– Можешь не ждать, – услышал он. – Я ещё немного послушаю.
Хельмо обернулся. Янгред прислонился к дереву, сел меж широких корней, как в тот раз, когда наблюдал за забавами эриго. Он закрыл глаза; слабый свет приплясывал рядом, выхватывая волосы и половину лица. Поколебавшись, Хельмо отступил от полога шатра и присел рядом. Уходить не казалось правильным. Надумает ещё вернуться к эриго, наворотит дел, посеет ненужные раздоры…
– Лучше посвяти ночь сну, – попытался он воззвать к разуму Янгреда, старательно делая вид, что ни о чём не подозревает. – Наслушаешься, когда вы получите земли.
– Жизнь и смерть непредсказуемы. Кости не слышат птиц. Что тогда?
Невидимые соловьи, невидимое море, едва различимые в сумерках листья продолжали петь. Хельмо попытался поставить себя на место Янгреда, но не смог. Что он слышал? Точно не то, что различит привычное ухо. Хельмо скользнул взглядом по отрешённому лицу союзника. Свет в очередной раз упал на кожу; тень беспощадно зачернила кровавый след. И слова обрели не просто смысл – тяжесть.
– Ты прав.
Янгред неожиданно и прозаично зевнул, приоткрыл один глаз.
– Конечно, я прав, – философски изрёк он. – Я почти всегда прав. В чём именно?
– Ты получил много ран для боя, которого вовсе не предполагалось соглашением. – Хельмо произнес это вслух и осознал, что хотел произнести долго. – Половина должны были стать моими. И вообще… – перебарывая себя, он быстро прибавил: – Надо было вести вас прочь.
Губы Янгреда дрогнули в усмешке – рассеянной и блёклой. Интересно, слушал ли он вообще или по-прежнему мыслями был у чужого костра? Янгред поднял руку, коснулся резкого росчерка на лице и поморщился: выступила капля крови.
– К счастью или к сожалению, раны наносят, не уточняя, кому они предназначены.
Хельмо понуро кивнул. Легче не стало. Самым правильным, наверное, было всё-таки пожелать доброй ночи и уйти, не превращая разговор в пересчёт горестей – случившихся и грядущих. Да и что-то из себя выжимать, отвлекая союзника от другого предмета, тоже не стоило. Придя к этому решению, Хельмо начал подниматься.
– Эй. – Янгред, о чём-то догадавшись, вздохнул и вдруг глянул на него в упор. – Да забудь это, Хельмо. Забудь. Что может быть лучше знатной заварухи? Шрамов у меня довольно, одним больше, одним меньше. Что поделать? Хотя…
Тон был ровный. Хельмо снова присел и повторил:
– Хотя?..
Янгред продолжал смотреть на него – как-то странно.
– Хотя эриго сегодня повезло. Тем, кто удостоился твоего благословения. И… ей тоже. Может, ты колдун?
Он упомянул Инельхалль сам. А Хельмо вспомнил вдруг, как по пути из Инады Янгред спросил о Грайно. Разговор получился слишком личным для свежего знакомства и не сказать, что от чего-то освободил. Но случилось иное: называя союзнику знакомые имена и мыслями возвращаясь на ставшее чужой могилой болото, Хельмо понял, что раны – невидимые раны памяти – пусть не зажили, но покрылись коркой. С ними можно жить.
– Вряд ли… – задумчиво протянул он и, решившись, спросил: – Ты любишь её? Почему тогда не борешься? Мне показалось, вы могли бы…
