– Он зовёт тебя на «вы» почти всё время и избегает, – сказал очевидное Хельмо.
Воспоминание о том, как Хайранга защитили от него угрожающе вскинутым мечом, резануло, и Хельмо нахмурился. Впрочем, теперь Янгреда хотя бы можно было понять. Он просто сорвался, осознав, насколько всё запуталось между его старыми и новыми друзьями и союзниками.
– Но когда он злится, снова говорит «ты». – Янгред вдруг коснулся его плеча. – Спасибо хоть, ты говоришь мне «ты» просто так. И не злись. Ладно?
Догадался, что именно Хельмо вспомнилось. Тот торопливо уверил:
– Я не злюсь. А вы, надеюсь, помиритесь. И ещё… – Это его не касалось, но он решился высказаться: – Эти двое кажутся очень счастливыми рядом. Ты же понимаешь?
Он осёкся, припомнив, что в начале разговора что-то ляпнул про «бороться». Но Янгред никак по этому поводу не сострил.
– Да. Я понимаю. И понимаю, что Хайранг никогда не поступит как я, потому что он всё знает. У них уже сейчас всё лучше, чем было у нас. И пусть так продолжится. Я даже думал, не попросить ли тебя… ну… благословить моего командующего?
И, ухмыльнувшись, он выразительно постучал себе по голове пальцем. Хельмо насупился. Если это была шутка с очередным намёком на нелепость солнечных обычаев, то стоило хорошенько вдарить по веснушчатому лбу кулаком.
– Инельхалль справилась лучше, – отрезал он и, понимая, что замерзает, встал. – Так уж и быть, как-нибудь могу благословить тебя самого, если станешь относиться к этому серьёзнее. Всё-таки это священный ритуал нашей веры, а не какая-то пошлая ерунда, в которую по твоей милости всё превратилось.
Он вспомнил, как его отдали на растерзание – точнее, целование, – эриго и опять сердито фыркнул. Янгред, поглядывая снизу вверх, уже вовсю хохотал.
Хельмо на самом деле не было так уж смешно. За шутками, – особенно когда взгляд натыкался на изувеченное лицо Янгреда, – не переставала сумеречно скалиться тревога. Дядя, прощаясь, даровал благословение самому Хельмо. Даровал, желая уберечь. Назначил командующим, вверив ответственность – не только за трон и народ, но и за этих чужеземцев. И, что бы Янгред ни сказал про «заваруху», его азарт вряд ли разделяли, например, эриго, потерявшие свою. Только бы не повторить ошибок…
– Пойдём, – сказал он. – Твои новые друзья-пичужки уже подают тебе пример.
Вокруг действительно стало тихо: ни единого чирикающего голоска, только вдалеке шуршало море. Хельмо глубоко вдохнул его запах и первым направился к шатру. Он не знал, нужно ли Янгреду время, чтобы окончательно выкинуть из головы свою правду, и решил не ждать. В конце концов, он не нянька.
Скрипнула ветка – с неё сняли фонарь. С небывалым облегчением Хельмо услышал за спиной шаги.
* * *
Вулканический фонарь рядом с маленькими, но яркими масляными лампами светил совсем тускло. А ещё он обладал забавным свойством: его нельзя было погасить, пока живой огонь не съест последние угольки. Так что перед сном пришлось просто накинуть на него походный плащ Янгреда – тот принёс его с частью прочих своих вещей.
Когда Хельмо гостеприимно позвал его, он находился в полном оцепенении и даже и не задумался о бытовой стороне смены места ночёвки. Лишь на вопросе, чем ему предпочтительнее накрываться – покрывалом на шкуре медведя или покрывалом на шкуре более старого медведя, – он вспомнил о собственном походном одеяле из грубой, зато непромокаемой шерсти какого-то труднодобываемого северного зверя, не говоря о прочих насущных вещах вроде гребня и зубного порошка. Нужно было забрать и обмундирование. Забывать, что ночью может что-то случиться, не стоило.
В части Хайранга все уже спали, а сам он не пришёл. По пути обратно Янгред осознал, что это к лучшему, отпал риск наговорить лишнего, особенно если бы Хайранг оказался не один. Хельмо был прав: двое у костра выглядели счастливыми, такими, что от этого счастья никуда не деться. Как Инельхалль сказала, прижимаясь своими холодными – всегда холодными, точно впрямь русалка, – губами ко лбу Лисёнка?
«Я теперь боюсь каждый раз». Зверёнышу она такого не говорила.
Янгред поборол желание прихватить бутыль с вином, удержался и от вопроса, нет ли у Хельмо местного. Не стоило ничего глушить, лучше было просто заночевать с увиденным и осознанным, а завтра проснуться как ни в чём не бывало. Тем более Хельмо его не осудил, в чём-то понял. Потому что «всех прощает»?..
– Прошло три дня… – раздалось вдруг в темноте где-то в стороне.
Янгред рад был отбросить обрывистую мысль-вопрос, насколько всё же страшны его прошлые ошибки с расстояния минувших лет. В тишине он едва улавливал даже дыхание Хельмо, голос тоже прозвучал глухо.
– Что?
– Мы с тобой знаем друг друга три дня. Забавно.
Три дня, а уже говорят о сложном. О нужном ли? Мёртвый воевода. Живая жена. Мёртвые родители. Живые друзья. Янгред усмехнулся.
– Знаешь древнюю мудрость, что на войне всякое время множится на два?..
Хельмо задумался. Янгред открыл глаза, вгляделся в черноту невысокого потолка и крепче смежил веки. Спать не хотелось. Удивительно.
– Шесть, – сокрушённо сказал тем временем Хельмо. – Тогда шесть дней. Тоже немного. И такие… – прозвенел его смешок, перешедший в зевок, – слезливости расточаем друг другу. Про несчастное детство и всё такое…
Янгред невольно улыбнулся. Он замечал уже не раз, даже по самому себе: молодости свойственно стыдиться чувств, самых, казалось бы, простых и естественных, вроде доверия и расположения, тем более желания выговориться. Так и тянет поскорее прикрыться, запорошиться едкой насмешкой, глупой бравадой или напускным холодом. Обозвать всё словом вроде вот… «слезливости». Но Марэц говорил: с годами желание что-то прикрывать уйдёт. А вот людей, с которыми можно этого не делать, не останется.
– Это не слезливости, – сказал Янгред. – Прошлое… это скорее что-то вроде цепей. И не нужно много времени, чтобы понять, с кем ты готов их тянуть.
Тянуть, разделяя раны и пытаясь помочь. Совсем как сегодня у ворот. Много ли кто стал бы вместе с ним ранить в кровь руки? Хельмо промолчал, может, тоже вспомнив штурм.
– Я определённо не жалею, что тяну её с тобой, – просто сказал Янгред, но, ещё подумав, прибавил: – Впрочем, если тебе будет проще, давай исковеркаем мудрость под новые времена. Будем множить время на десять. Десять это…
Хельмо издал негромкий смешок.
– Десять – это слишком много!
Ночь уже украла последнее тепло из земли и воздуха. Проникающий за полог холод заставлял кутаться в одеяло. Янгред по-прежнему почти не слышал дыхания Хельмо, но чувствовал: тот тоже не задремал. Может, не надо было отказываться от ещё одной чаши вина?
– О чём думаешь? – спросил Янгред.
– Ни о чём. Просто не могу уснуть. Наверное, тревожусь. Это ещё что?..
Зашевелился полог. В полоске света мелькнул приподнявший его массивной башкой косматый силуэт, и раздалось сопение.
