Впрочем, Лусиль была пока сравнительно спокойна по поводу язычников, так как не забывала простую вещь. А именно – что вся эта сила куплена за деньги, а деньги не растут на деревьях. Исходя из предполагаемого состояния казны Гнилого, подточенной Безвластьем и оскудевшей за последние годы, он не сможет сполна оплатить свою войну. Нужно только набраться терпения. Да и потом…
Лусиль обернулась и огляделась. Лагерь тянулся далеко. Вокруг города расположилось около шести тысяч солдат, и это не считая местных, тех, кто примкнул к «царевне», поверив ей. Так что победа была близка. Даже ближе, чем казалось.
Храм светлел огромной сахарной глыбой. Чёрными были только купола на его боковых колокольнях. Маяковых костров не горело, не было света и в центральном, сердечном приделе. Священники укрылись в городе, когда лунные части пришли сюда.
Стоя на нижней ступени крыльца, задирая голову, Лусиль в очередной раз задавалась вопросом: как эти люди, служители Господа, так долго держат оборону? Недавно Цу сообщил, что кто-то из молодых монахов придумал мудрёную конструкцию – то ли тряпочные, то ли бумажные крылья на каркасах. Таких уже сделали с пару десятков, и теперь, когда крылатые воины бросаются в атаку, их встречают такие же крылатые воины… а ведь это не должно было работать! Люди не летают, у них слишком тяжёлые кости, наука давно это доказала! Колдовство? Или защита Бога?
Лусиль поднялась по ступеням и приоткрыла массивную дверь; её встретили сумрак и прохлада. Сердечный придел составляло одно помещение – круглое, высокое, сужающееся кверху. Крыша и потолок, как и во всех храмах Хийаро, были из чистейшей слюды. Так повелось издревле, ничто не мешало свету проникать под своды.
Лунные блики гуляли по поверхности округлого пруда. Пруд был огромен, зарос бледно-розовыми кувшинками. Зрелище – такой водоём не в лесу, а в камне, – завораживало дикостью. Большинство родников, на которых возводили храмы, были беднее: вода лишь струйками бежала в маленькие чаши. Её никогда не хватило бы, чтобы разлился такой омут.
На противоположной стороне источника высился каменный Хийаро. Как всегда, его расположили так, чтобы он смотрел в душу каждому, кто переступит порог. Доспех облегал его ладный стан, а сам облик соединял два противоположных начала: во вскинутой правой руке был меч, левая бережно прижимала к груди птицу. Милосердный воитель.
Обычно идолы высекались небольшими, но водружались на постаменты. Этот же был в три-четыре человеческих роста, а босыми стопами касался пола. Сделав несколько шагов, Лусиль почувствовала, что совсем не хочет приближаться к исполину.
Она подступила к пруду и опустилась на колени. Она могла бы воззвать здесь к Богу: храм мало отличался от лунных, та же вода, тот же свет. Но Лусиль не была уверена, что сердце и ум её сейчас достаточно чисты для молитвы. Скорее ей просто хотелось одиночества.
Лусиль погрузила кончики пальцев в воду, их тут же закололо. Здесь, кажется, не жило ничего, кроме кувшинок: ни единого движения в тёмной глубине. Рыбы, жуки-плавунцы или головастики вряд ли вынесли бы такой холод. Лусиль намеренно задержала руки в ледяной толще и стиснула зубы.
Она подумала о Влади – именно к нему мысли всегда тянулись в минуты тоски, из-за него же тоска вообще накатывала. Первопричиной тоски был страх – не изжитый с детства страх в любой миг быть вышвырнутой. Удивительно… Сивиллус принял Лусиль в семью, долгое время не напоминал ей о происхождении, никогда не попрекал, – а страх раз за разом просыпался, и никакие доводы и достижения его не усмиряли. В минуты желчной самоиронии Лусиль сравнивала этот страх с отрыжкой: как ни старайся, иногда сдержаться не получается.
Надев деревянное кольцо ей на палец, Влади повторил старое обещание: никогда от неё не отступиться. Обещанию Лусиль верила, не верила другому – уступчивости отца. Конечно, Сивиллус, зная упрямство сына, не стал бы принуждать его к разводу. Но кто гарантировал, что Лусиль чем-нибудь не отравится? Не сломает на охоте шею? Сивиллус звал её дочерью. Королевной. Радостью. Это он произносил вслух. Как он называл её мысленно?
«Он мой отец. Он меня любит. Любит. Любит. И он хороший».
Она повторяла это как заклинание, часто. Повторила и сейчас, добавив кое-что.
«Полюбит ещё больше, когда ступит в Дом Солнца как в свой».
Она улыбнулась отражению в воде. И в этот миг её запястье крепко сжали.
Странно, она даже не вздрогнула. Дрожь овладела ею позже, уже когда она медленно и оцепенело подалась назад, увлекая за собой чужую руку. То была рука мужчины, судя по сильным, грубой формы пальцам. Пальцы украшали перстни с сияющими самоцветами, запястье – браслеты. И струпья… струпья испещряли молочную кожу, напоминая что-то среднее между пенкой на молоке и рыбьей чешуёй. Лусиль не смогла вскрикнуть. Она только прикрыла рот, давя жалобный щенячий визг.
Хватка не разжималась. По мере того, как Лусиль дёргалась яростнее, рука больше выступала из воды. Спустя несколько мгновений в тёмной глубине замаячило ещё какое-то приближающееся светлое пятно.
Лик.
Лусиль поняла это, когда её выпустили, а рука тяжело оперлась на край каменной кладки. Показалась вторая, так же отвратительно разложившаяся. Вода пруда пошла волнами. Заблестели перстни. Существо захрипело, тяжело наваливаясь на камни, а потом молниеносно – одним рывком – выбралось из омута и двинулось вперёд. Лохмотья одеяния: осклизлый мех, раскисшая ткань кафтана – оставляли влажные следы на полу. Движения не были человеческими – судорожные, угловатые, неотвратимые. Какие-то паучьи.
Длинные угольные патлы, в которые вплетались золотые и серебряные нити, не скрывали лица – не тронутого разложением лица красивого мужчины. Это была отталкивающая порочная красота: точёный нос, полная нижняя губа, раскосые глаза под густыми аккуратными полукружьями бровей. Лицо могло бы казаться женственным, если бы не тонкие усы, жёсткий подбородок и сам взгляд – не обволакивающий, а пронзающий. Сидя на полу, Лусиль смотрела. Как заворожённая, часто и сбивчиво дыша.
Он приблизился. Он тоже дышал. При каждом выдохе на губах вспенивалась кровь, а из горла исторгались плотные дымные сгустки.
– Ты.
Алое облако, пахнущее илом, вылетело к лицу Лусиль и растаяло. Звякнули серьги в ушах мертвеца – кольца с крошечными подвесами-мечами. Лусиль дёрнулась, захлебнулась воздухом. Пальцы жгло: она так сжала собственную лунницу, что уже изрезала их в кровь. И как ни сжимала, что ни шептала, взывая к защите высших сил, – оно не исчезало.
– Я тебя вижу…
Голос был сильный, чистый, горло словно и не заполняла студёная вода. Голос был живым, в отличие от разлагающихся рук, бескровных губ, горящих глаз. Лусиль не шевельнулась, даже когда ладонь потянулась к ней и погладила по щеке.
– Ты пришла. Хорошо, что ты пришла…
Вот почему монахи держатся. Что-то защищает их, и сегодня это до неё добралось.
– Скажи ему…
