– Цу, – донеслось до него.
– В каком ты звании, Цу? – так же сдавленно задал он новый вопрос. У птиц нет и званий.
– Я командующий легиона железнокрылых.
…Имена и звания есть только у людей. Хельмо сглотнул. Ноги его едва держали.
– Я не стану убивать тебя просто так, Цу. Я…
– Тем хуже для тебя! Да восторжествует Боль-Птица, Дева-Птица!
Зажглись затуманенные глаза – отблеском последней собранной силы. Дикарь взвился, левой рукой схватился за клинок и начал заносить его. Хельмо понимал: враг слишком близко, не хватает реакции, не слушаются руки – не то что не парирует атаку, но даже не уклонится. И, не защищаясь, он лишь глядел, как приближается окровавленная сталь, глядел и думал: неужели теперь всё кончится? Славно. Не страшно. И чего он боялся, чего…
Ударил гром. В нём прогремел выстрел. Пуля вонзилась дикарю в плечо, клинок упал в траву, и заскрежетали стиснутые острые зубы. С губ слетел крик. Не человеческий. Птичий.
Железнокрылый опять рухнул и наконец обмяк, закрылись его пылающие глаза. Хельмо медленно обернулся, не в силах даже отступить от распростёртого тела, – казалось, при первом же движении повалится рядом. Янгред стоял у входа в шатёр и перезаряжал пистолет. Взгляда он не поднял, пока не закончил.
– Ты?
Огненный командующий не откликнулся. Казалось, он вовсе не видел ни того, в кого стрелял, ни того, кого спас. Длинные мокрые волосы закрывали почти всё заросшее, осунувшееся лицо; руки подрагивали. Но не узнать его было невозможно.
Хельмо не ринулся навстречу, не смог, хотя почти хотел. Он даже не улыбнулся; рот свело, из ссохшегося горла не шёл самый тихий крик, не шло ничего. Зачем? Он ведь понял, что грезит наяву. Что мёртв, дикарь отправил его во Тьму и пожирает плоть. Янгредом же либо обернулись Полчища, либо Тьма поглотила его раньше, поглотила и дала в последний раз поговорить. Как удивительно, если так, и как несправедливо, подло, поздно, как…
Ноги всё-таки предали. Хватая ртом холодный влажный воздух, Хельмо начал оседать рядом с поверженным противником. Но, как и когда-то, ему не позволили даже опуститься на колени. Янгред был уже рядом. Руки сжали плечи, подняли, поддержали.
– Нет. – Ближе, почти объятие. – Не смей умирать.
Умирать? Снова? Или он не знает, что тоже мёртв? С губ слетел сначала горестный вой, потом задушенный вскрик и снова – вой. Хельмо попятился, бормоча:
– Ты… послушай, прежде чем исчезнешь… прости, я ведь обманул вас, я…
Померкшая ложь вспыхнула в сознании по новой. Хельмо попытался поднять раскалывающуюся голову. Янгред всё держал его за плечи, но руки казались очень тяжёлыми и тянули вниз.
– Нет. – Голос звучал будто издалека. – Забудь. Я сейчас приведу кого-нибудь. Мы все здесь, и больше мы не уйдём.
– Моя клятва…
– Есть ещё моя. Не забывай и… держись. Прошу тебя. А пока отдохни.
Ладони – всё тяжелее. Ровное дыхание. Голос, слишком настоящий. Это не смерть, нет, её снова отсрочили. И пусть нарушенное слово солнечного воеводы было золотым, сдержанное слово огненного командующего – серебряное – оказалось дороже. Хельмо наконец позволил ногам подогнуться, покорно опустился на траву. Он смежал залитые алым веки и больше не глядел на того, кто возвышался над ним и даже в кромешном мраке опять походил на огненного – чужого, но отчего-то смилостивившегося – бога.
– Я же говорил. Я дойду с вами. С тобой. До конца. Слово чести.
Янгред ещё раз ударил зашевелившегося железнокрылого по голове рукоятью пистолета и, торопливо выйдя из шатра, кликнул часовых. Тьма сомкнулась. И в ней Хельмо остался один.
* * *
В ту же ночь закончились бои под столицей. Семитысячное войско Острары и три с половиной тысячи огненных наёмников обрушились на превосходящую их почти в два раза армию Осфолата. То последнее сражение длилось до полудня следующего дня.
Побагровели все окрестные канавы, реки и болота. Два командира, солнечный и огненный, мчались впереди. Были в битве по обе стороны крылатые: людоеды с дальних гор сражались за Самозванку, а монахи озинарских храмов – за царя.
Армия Осфолата не могла оттеснить врага. И тогда подали свои голоса, бросили свои силы люди из столицы. К полудню, когда от мертвецов некуда уже было ступить лошади, Самозванка бежала. И преследовали её до дальних границ.
Видя это, новые и новые люди со всего царства находили силу и мужество. Нескончаемыми ручейками-притоками вырастало Третье ополчение.
Царь Хинсдро защитил свою столицу.
Царь Хинсдро сберёг свою страну.
Слава царю Хинсдро!
Часть 3
Дом Тьмы
1
Боярское посольство
Хельмо мрачно, невидяще смотрел на свои сложенные на коленях руки. Когда Янгред, заглянув в приоткрытую дверь, окликнул его, он не поднял головы. Он был где-то в своих мыслях, и явно глубоко. В воздухе, казалось, витало то же напряжение, какое Янгред испытывал, пока в Басилии ждал скверно окончившегося объяснения. Даже занавески так же качались, и таким же безмятежным казалось небо. Вот-вот упадёт.
Приезжавшие по «срочному делу» государевы бояре только что отбыли; Янгред, столкнувшийся с ними в одном из коридоров терема, долго ещё слышал гулкую сердитую поступь. Глянув в раздосадованные лица гостей, он прибавил шагу, почти не сомневаясь: разговор выдался малоприятный. Не потому ли гости не пожелали остаться на пир?.. Какое «срочное дело» не могло ждать до послезавтрашнего утра, когда войско, почти очистившее страну и вернувшееся из похода, торжественно войдёт в столицу? Что могло быть не так? Хельмо для Острары стал героем. Его блестящее сражение под Ас-Ковантом и последующее изгнание врага, его смелое заявление, что ему известна личность Самозванки, его отчаянное мужество – всё наконец снискало ему славу и поддержку, которых он заслуживал. Чем могли быть недовольны бояре? Когда эти статные, разодетые в парчу и бархат мужчины едва приехали, они лучились любезностью. Уходя же, они буквально кипели, а один – высокий, рыжий, с квадратным породистым лицом – на ходу рвал какую-то бумагу, шипя: «Щенок…». Для Весенней слободы – уютного перевалочного пункта перед столицей – такие умонастроения были странными. Горожане, раздуваясь от гордости за шанс приютить победителей, постоянно находили поводы для улыбки или бодрого тоста.
– Забыл? Городской голова ждёт нас, – снова нарушил тишину Янгред, уверившись, что его игнорируют. – Прощальный пир. Дары, гостеприимство, всё такое…
– Помню. Я не иду.
Хельмо произнёс это не поднимаясь: он сидел на краю своей небрежно застланной постели. Да что там, он и одет был не для праздника – только рубашка и штаны, ноги босые. Под ослабленным воротом поблёскивал острыми лучами солнечный знак, который Хельмо вдруг поймал, выпростал и нервно затеребил, точно желая сорвать вместе со шнурком. Янгред выразительно кашлянул, привлекая его внимание.
