– Знал, что они и сами смогут закалиться. – Не удержавшись, он горячо добавил: – А учини они что, я бы тебя защитил.
Но Хинсдро не откликнулся ни на искренние слова, ни на движение: Хельмо шагнул к нему, протянул руку. Дядя не вынул своей ладони из складки широкого рукава, не улыбнулся, а только посмотрел как-то рассеянно поверх его плеча в окно.
– И мальчика моего жизни лишить хотели?
Хельмо дёрнулся, как от удара.
– Тсино… они говорили о постриге в монахи.
– Правильно. А в келье можно и придушить.
– Дядя!
К голове прилила кровь, но, едва стукнув пару раз в висках, наоборот, отхлынула. Внутренне содрогаясь от страха, Хельмо закусил губы. Он стоял теперь изваянием, а дядя опять задумчиво, сутуло ходил вокруг. От него падала длинная, очень отчётливая, какая-то у́гольная тень и дрожала на мозаике из мелких камешков.
– И что же ты в следующий раз сделаешь, если кто подумает пойти против меня?
– Всякого, кто пойдёт, остановлю. Уничтожу!
Хинсдро замер напротив и в упор на него глянул.
– Это не ответ на вопрос, мой свет. Остановишь – если пойдут. А если подумают?..
Хельмо понял, что хотят услышать. Но он никогда не смог бы этого сказать.
– Помыслы – не поступки. Помыслы разные бывают.
Хинсдро взглянул ещё строже и грустнее, спросил устало:
– Так может, и ты о чём-нибудь помышлял? Что-нибудь замышлял?
Хельмо опять вспыхнул.
– Против тебя и Тсино – никогда! – Сердце колотилось, вскипала обида: за что так с ним? Он прибавил тихо: – Я же люблю вас. Скорее сам за вас умру. Я и готов был…
В последние дни, в тепле среди друзей, он очень хотел жить. Но это было не важно. Дядя и сам теперь вздрогнул, лицо его смягчилось, и наконец он ласково рассмеялся.
– Ну что ж. Верю, мой свет. Прости, погорячился я… правда. Сложно быть царём.
И любить царя не проще. Дай бог, чтобы он верил. Дай бог.
* * *
– Что же он, желает, чтобы я карал за любое сомнение?
Янгред без удивления пожал плечами. Наверное, порой ему казалось, что разговаривает он – весь такой умудрённый печальным житейским опытом – с совершеннейшим ребёнком. Хельмо его понимал, хотя про себя и сердился.
– Все государи этого желают, потому что во всех них сомневаются подданные, – поучительно изрёк Янгред. – Но знаешь… – Он вдруг тепло, обнадёживающе улыбнулся. – Ты совсем как я. Мои братья ну очень хотят порой, чтобы я расправился с тем или иным инакомыслящим.
– А ты что делаешь? – полюбопытствовал Хельмо.
– А я – как ты: «Как пойдёт на тебя с мечом – от меча погибнет. До того не беспокой меня попусту».
Хельмо засмеялся: значит, наверное, не такой он дурак? Они выпили ещё медовухи. Солнце уже почти село, небо над головами стало темнеть. Вернулся с охоты сокол.
– И всё же похож ваш царь на загнанного зверя, Хельмо. Может, потому видит во всех врагов, даже в близких.
Не поспоришь, как бы ни хотелось. Дядя здорово сдал за осаду. Ему необходим был отдых – без забот. Сочувственно подумав об этом, Хельмо вздохнул.
– Он устал и тревожится за сына. Скоро всё наладится. Надо подождать.
Он сполз по крыше ниже и опять лёг, а голову запрокинул. Там – в сгущающейся небесной синеве – зажигались первые звёзды.
– Так, может, переждём в походе?
Хельмо поморщился. Янгред всё ещё упрямился, думал о своём и на своём настаивал. Пустые подозрения нужно было наконец отогнать хоть ненадолго.
– Ты прости, но я всё равно не возьму много огненных туда… – он помедлил, – пока вы не получите ключи и все обязательства не будут выполнены. Ваш бунт перед Озинарой…
Он не стыдил намеренно, но догадывался: Янгред устыдится. Предательское отступление лежало булыжником на его совести, сам признавался. Пользоваться этим не стоило, но как иначе, если он не поддаётся иным увещеваниям? Янгред сухо напомнил:
– Я заплатил всё, что полагалось. Твой дядя тоже отдал остатки. Люди будут слушаться.
– И всё-таки. К тому же… – Хельмо повернул к нему голову, – я доверяю дяде, но хватит ему медлить. А ну как перенесёт срок сдачи долины, узнав, что ты собрался в поход? Хочешь этого?
Янгред досадливо возвёл глаза к небу.
– Не хочу. Братцы уже душу мне вымотали: когда, когда…
– Вот видишь! – Хельмо перелёг на живот и подпёр руками подбородок, поставив на крышу локти. У него возникла неплохая мысль, и он поспешил ею поделиться. – Знаешь, ладно. Можем впрямь выдвинуться на Ольяну. С каждой минутой мне больше нравится этот план. Но обождём пару дней со сборами. Послезавтра утром ты получишь ключи, а завтра…
Янгред, глаза которого при первых словах потеряли обеспокоенное выражение, снова насторожился, аж стиснул зубы. Да что такое? Почему просто не насладиться хоть раз победой? Покоем? Планами на будущее и гордостью за прошлое?..
– Что завтра? – отчеканил огненный командующий.
– Да ничего. – Хельмо не сводил с него взгляда. – Завтра у Тсино день рождения. Дядя устраивает пир, я должен там быть с боярами, воеводами, их супругами. Правда… – он смутился, – ты, и никто из вас, не приглашён. Не обижайтесь. Это не знак нерасположения, просто будет что-то вроде… семейного праздника.
Лицо Янгреда приобрело замкнутое, бесстрастное выражение.
– Семейного праздника в сотню гостей?
На это можно было только фыркнуть:
– Ну, у нас свои представления о семье.
Янгред кивнул. Казалось, он порывается опять сказать что-нибудь крайне неприятное, в духе недоверчивого дикаря. Хельмо не хотелось спорить, так что он поспешил добавить:
– И мне впрямь очень надо там быть. Я ведь кое-что хитрое задумал…
Он лукаво прищурился – надеялся, что отвлечёт и развеселит Янгреда. Вроде бы удалось: тот заинтересованно поднял брови.
– Что же? Украсть чью-то жену?
– Да ну тебя! – Хельмо снова сел рядом и легко стукнул его кулаком по плечу. – Другое. Мне, как ты помнишь, надо выполнить обещание, данное Чёрному Псу. Так вот, он хочет перо Злато-Птицы – для Имшин, потому что, по поверьям, сияние излечивает безумие. Да только дядя не поймёт, может поскупиться. И я попросил Тсино, к которому птица в последнее время ластится, достать нам одно. Завтра на пиру он мне его отдаст.
– Оно же светится! – Янгред засмеялся.
– Спрячу под рубашку. Буду сам светиться. Все напьются, подумают, им чудится.
