— Уходи!
— Выйдешь на бой — забудь о наследстве!
— Имел я его в зад, твое наследство! Убирайся!
— Давайте, я проведу вас, — тихий голос Ангаахай прервал адски напряженное молчание.
— Не смей вмешиваться в разговор мужчин, девка!
Рявкнул на нее дед, а Хан сжал кулаки и двинулся в сторону старика.
— Все очень расстроены. Давайте, завтра или послезавтра вы приедете к нам, — она смотрела старику прямо в глаза, отгораживая его от Хана, — посидим за чашкой кофе и…
Старик дернул уголком рта, но напряжение начало спадать.
— Я не пью кофе!
— Чай. Я сварю вам чай из трав. Меня мама Света учила варить самые вкусные чаи. — повернулась к Тамерлану. — Правда? Ведь мы можем встретиться завтра?
Хан смотрел на свою жену, на это хрупкое существо, посмевшее встать между ним и самим Батыром Дугур-Намаевым, перед которым все падали ниц, посмела ему перечить, и при этом дед все еще продолжает вести беседу с ней, хотя и зол… а сам Хан ощущает, как тиски ярости уступают место отчаянной тоске и желанием уйти к Киаре и заняться ее телом.
— Можем…
Ответил и бросил взгляд на деда, который с прищуром и внимательно смотрел на Ангаахай. Потом повернулся к внуку.
— Научи ее молчать, пока ее не просили открыть рот!
Развернул коляску и быстро поехал к выходу. Но у самой двери не забыл громко сказать:
— Не смей драться с этой обезьяной!
Хан воткнул лопату в землю и, не глядя на дочь с женой, пошел в дом. Заперся в спортзале, разглядывая мини-копию Киары, сделанную из черного дерева и покрытую лаком. Когда-то он заказал ее у известного мастера. Оплатил его дорогу из Индии к себе домой. Она восседала у стены с его кубками и медалями, охраняла золото его достижений. В дверь зала робко постучали. Он знал кто это, но открывать не хотел. Не привык, чтоб кто-то разделял с ним его эмоции. Одному всегда комфортнее.
— Ты можешь там сидеть один, и я больше не стану тебя беспокоить. Но я здесь. За дверью и скорблю вместе с тобой.
Смотрел на статую, поглаживая ее кончиками пальцев, чувствуя дикое опустошение, какой-то каменный пресс, придавивший его грудь и мешающий дышать. Потом молотил грушу, выплескивая ярость, боль и досаду.
— Убью суку!
Три удара правой
— Загрызу бл*дь!
Три левой.
— Ты будешь молить о смерти, мраааазь!
Со всей дури бил кулаками в несчастную грушу, которая сорвалась с крепления и отлетела в сторону. Глухо ударилась о пол, и эхо разнеслось по пустому залу. Тяжело дыша, глотая камни вместо воздуха и согнувшись пополам, он стоял, опираясь о колени и понимая, что вызов примет. Он проломит череп этой твари, вывернет ей мозги и размажет по всему рингу, а также по мордам его фанатиков. Впервые Хан ощутил себя уязвимым. Ощутил, как у него нашли болевую точку и силой в нее воткнули гвоздь. Пока только гвоздь. Ничего, взамен он зальет все кровью. Достал сотовый и написал смс «Завтра. Давай время и место. И начинай молиться».
Потом подошел к двери и резко ее распахнул — она сидела у стены, обхватив колени тонкими руками. Едва увидела его, вскочила, крепко обняла, обвилась вокруг него, окутывая сладким ароматом, обволакивая его боль своим нежным и теплым пухом. И Хан вдруг подумал о том, что сам не знает, как мог жить без нее раньше.
Вдавил в себя, жадно вдыхая запах золота, рассыпанного по атласным плечам, ища утешения в ее ласке, в ее поцелуях.
— Я знаю, что ты будешь драться, — шепчет и целует его глаза, которые жжет, и, кажется, они высохли до дичайшей боли в склерах, — я хочу поехать с тобой. Не оставляй меня одну. Пожалуйста. Я хочу быть рядом.
* * *
Это странное ощущение появилось еще до боя. Какое-то кратковременное двоение в глазах. На мгновения, так, что, тряхнув головой, он снова был в полной боевой готовности.
— Ты в порядке?
Тим размял плечи Хана, потер затылок, сдавил бицепсы, постучал по ним, расслабляя.
— В полном порядке.
— Слабые стороны ты знаешь. К бою готовился?
— На хер мне к нему готовиться? Я его раздеру на части, расчленю!
— Ты помнишь, что нельзя недооценивать соперника?
— Он мне не соперник. Клоун, посмевший меня провоцировать! Я его поломаю!
Посмотрел на свое отражение в зеркале. Давно не выходил на ринг в этом состоянии дикого всплеска адреналина. И тут же снова слегка подвоилось собственное отражение. После травмы головы остались последствия. Врач говорил ему об этом, но кто, бл*дь, слушает этих эскулапов, готовых по любому поводу приписать инвалидность.
— Что такое? Двоится в глазах?
— Все он, бл*, знает!
— Я обязан знать. Что с давлением?
— В норме!
— Ты отказался пройти проверки.
— И срать на них. Или ты во мне сомневаешься? Дай воды.
Тренер протянул бутылку минералки, но Хан отрицательно качнул головой.
— Там на столе… другая.
«Я сама воду для тебя набирала. Там мята и лимон… сделаешь глоток, и силы прибавятся».
Только мысли о ней этих сил и добавляли. Ему казалось, он вырастает до гигантских размеров и способен свернуть небоскребы. Открутил пробку и с наслаждением сделал несколько глотков, думая о том, что после боя он увезет ее, как и обещал, к океану. ее и Эрдэнэ. Теперь у него на одну девочку меньше… и ни с одной из них он больше не готов расстаться.
* * *
Вышел на арену, выискивая глазами соперника, и, едва увидел, ощутил стремительный взлет адреналина. Кривляющийся ублюдок мяукал и сгибал пальцы, как поднятые кверху лапы. Это будет первое, что он ему переломает и вырвет — пальцы! Желание убивать зашкаливало и принимало сумасшедшие размеры. Он жаждал смерти твари, посмевшей прокрасться к нему в дом… но смерть слишком просто. Тварь должна рассказать, кто ему помогал. Без соучастников внутри дома провернуть такое было невозможно. Это был кто-то, кому он всецело доверял, кто-то близкий, кто-то стоящий рядом или у него за спиной. И он найдет предателя во что бы то ни стало.
Люди верезжали, улюлюкали, вскакивали с мест, отбивали ритм ногами. Иногда ему хотелось разодрать и парочку из них, а то и всех. Зрители. Неотъемлемая часть всеобщей мясорубки. Жадно желающие смотреть за чужой болью, подсчитывать кровоподтеки, сломанные кости и выпущенные кишки. Он хотел быть хладнокровным, но у него плохо получалось, жажда крови казалась неуправляемой. Как будто он лишился привычного контроля.
Мухаммад стоял напротив и играл бицепсами.
— Слышал, ты привел с собой белую курочку. Когда ты сдохнешь, я натяну ее на свой член, и мы помянем тебя. Я буду ее жарить. Тынь-тынь-тынь.
