С какой ненавистью смотрят на меня, с каким дьявольским презрением, а кто-то с жалостью от которой воротит и сводит судорогой желудок. Да, я та самая белая ворона среди вас в полном смысле этого слова. Когда репортеры облепили меня со всех сторон я заявила:
— В этом гробу кто угодно, но не мой муж. Поэтому ни я, ни дочь Тамерлана Дугур-Намаева не будем соблюдать траур. А эти похороны просто цирк, угодный тетушкам, чтобы перейти в право владения имуществом моего мужа! Я отказываюсь признавать себя вдовой. Я буду искать своего мужа.
— Тогда кто в гробу по вашему мнению?
— Там никого нет. Там какие-то куски плоти, которые не принадлежат Тамерлану.
— На них его татуировки.
— Я лучше всех знаю татуировки своего мужа и это не стопроцентное сходство.
— А анализ ДНК?
— Его подделали.
— Кто?
— Те, кому выгодно считать моего мужа мёртвым, чтобы завладеть всем, что он имеет.
Я пнула венок и хлопнула ладонью по крышке гроба, постучала по ней ногтями.
— Как ты смеешь осквернять гроб моего племянника? — взвизгнула Цэцэг.
Теперь она была смелой в окружении целой толпы родственников и шагнула ко мне в очередной раз, но я ее не боялась, вскинула голову, глядя в лицо высокомерной стерве.
— В этом гробу кто угодно, но не ваш племянник. Я не признала его и не признаю никогда.
— Потому что знаешь, что с его смертью ты снова станешь никем.
— Потому что никто кроме меня не видел его голым! — нагло процедила ей в лицо, и толпа загудела, зашепталась шокированная моими словами. — И только я знаю наизусть каждую родинку на его теле!
— Ах ты наглая шлюха! Пошла вон отсюда! Не оскверняй такой скорбный день своим грязным ртом!
Она нависло надо мной, и я просто толкнула ее, не сильно, скорее пытаясь отодвинуть от себя, защищая свое пространство, ограждаясь от этой ненависти и не подпуская к своему животу, но Цэцэг не удержалась и полетела в вырытую могилу. Зацепила гроб, и он упал на нее сверху. Разжались крики, вопли. Все бросились спасать несчастную Цэцэг.
И всё это снимают репортеры. Я не стала ждать пока они вытащат ее из могилы, развернулась и пошла обратно в дом, толкая перед собой кресло с Эрдэнэ и слыша себе вслед проклятия, бранную речь и шипение.
— Что за девка? Что за вульгарная дрянь? Как она смела выйти в белом?
— Неужели Лани женился на этой русской? Откуда она взялась? С какой помойки он ее вытащил? Какая неслыханная наглость!
— Не пойму, что она делает в этом доме? Пусть ее выставят на улицу!
— Вытолкать в шею, дрянь! Как она смела прийти на похороны в подвенечном платье?!
— Тыыыы! Сука! Ты пожалеешь об этом! Пожалеешь, проклятая дрянь! — донесся до меня дребезжащий голос Цэцэг, — Не прикасайтесь ко мне! Я в порядке! Давайте, закапывайте! Достаточно!
Мои пальцы впились в поручни коляски, и я везла Эрдэнэ в свою комнату. Осиное гнездо разворошили и скоро осы начнут жалить. Больно, сильно, ядовито. Если только Батыр не откроет глаза. Остается лишь молить Бога чтоб это произошло как можно скорее.
— Мам! — Эрдэнэ теперь меня называла только так. И ничто не звучало более естественно, чем это слово ее голоском. Как же больно оно резало сейчас изнутри. Я ведь совсем не сильная, я хрупкая, ранимая, беспомощная и мне страшно…я боюсь дать себе поверить в его смерть так, как тогда и сама начну умирать. И в такие мгновения я рассыпалась на израненные куски, скрипела зубами, кусала губы до крови. Я на секунды превращалась в пульсирующую воронку боли, в раскрытую рану, посыпанную солью сомнений.
— Мам…если он жив, то почему не звонит мне или тебе? Почему не скажет нам, что с ним все в порядке?
По ее щекам катились слезы, они дрожали на длинных черных ресницах и мне хотелось осушить их, сделать все, чтоб она не плакала. Присела перед ней на корточки, вытирая пальцами мокрые дорожки. Какая же она красивая, такая маленькая девочка одинокая и беззащитная, которая всей душой тянется ко мне и верит мне.
— Он всегда звонил…всегда, мам. Чтобы не произошло. Даже с тюрьмы тогда…еще до того, как ты появилась у нас.
— Он не может. Просто не может. Наверное, случилось что-то, что мешает ему это сделать. Но он обязательно свяжется с нами. Вот увидишь. Мы должны верить и ждать его. Ты…ты так хорошо его знаешь, неужели ты чувствуешь, что он умер?
Девочка подняла на меня влажные глаза.
— Нее знаю…его нет. Уже три дня и дедушка в коме. Я читала новости…и …и видела видео с камер с трасы.
Прижала ее голову к своей груди, закрывая глаза. Я тоже видела. Но это ничего не значит. Они…они могли быть смонтированы подделаны, не важно, что с ними могло произойти. Но я видела, как Хан вытащил из машины раненого деда, а потом вернулся и все заполыхало пламенем…Вспоминая тихо застонала от невыносимой боли. Она пронизала меня с ног до головы. И перед глазами все поплыло на несколько секунд. Эрдэнэ зарыдала еще сильнее.
— Нет…смотри на меня, нет, — я обхватило ее лицо ладонями, — если бы твой папа погиб я бы это почувствовала. Я точно знаю. Вот здесь, — я прижала ее ладошку к груди, — вот тут стало бы очень пусто, и я бы поняла, что его больше нет. И ты бы поняла.
— Ты…ты просто не хочешь в это верить.
— Не хочу и не буду, и ты не верь! Мне верь. Хорошо? Только мне!
Она закивала и снова прижалась ко мне всем своим хрупким тельцем. Потом я дала ей лекарство от головной боли и уложила спать в нашей спальне. Я слышала, как они там пируют. Как стучат двери, как снуют по саду чужие люди, как скулят в вольере и плачут тигрята. Мы к ним сегодня совсем не ходили.
Ближе к ночи дверь в мою комнату резко распахнулась без стука. Я увидела Цэцэг, трех охранников и еще одну тетку Хана, с ними была худая высокая пожилая женщина.
— Эрдэнэ, просыпайся! Ты уезжаешь!
Цэцэг обошла меня и нагло подскочила к кровати, дергая девочку за плечо.
— Что? — закричала я, — Куда?
— Не твое дело. С тобой мы потом поговорим. Заткнись и не мешай мне!
— Она никуда не поедет!
Девочка проснулась и беспомощно пыталась подняться с кровати.
— Поднимите ее и унесите, оденьте. Она уезжает с Навчаа в Монголию. Самолет рано утром и нет времени. Живо! Собирайся, Эрдэнэ. Давай! Хватит валяться у Навчаа нет времени тебя ждать.
— Нет! Я никуда не поеду! Зачем? Я не хочу! Нееет! Не прикасайтесь ко мне! — Эрдэнэ закричала и пыталась отползти на руках, я бросилась между ней и охранниками, не давая схватить девочку.
— Уберите эту невменяемую и забирайте ребенка.
— Как вы смеете? Она же выросла в этом доме! Как смеете ее куда-то отдавать?! Кто вы такая, чтоб решать? Я не дам ее тронуть, не дам творить беспредел! Дед еще жив и Тамерлан вернется! Не трогайте ребенка! Не смейте!
