Схватила Хана за шиворот и дернула к себе.
— Слушай меня, раб, слушай внимательно. Я никуда не тороплюсь. У меня впереди десятки лет. Мне неинтересно все сделать прямо сейчас и сегодня. Неееет. Я буду мучать тебя долго, медленно и очень больно. Тебя, твою дочь, твоего деда, твою жену и твоего выродка-сына.
Черные глаза блеснули бешенством, адской отчаянной яростью.
— У меня нет сына! Ты плохо информирована!
— Есть. У тебя есть сын. Маленький засранец, который родился пока тебя не было. Я даже знаю, с каким весом и ростом — 52 сантиметра и вес 4200. Так что я ближе, чем ты думал.
Тяжело дышит и смотрит на нее больным взглядом. Мощные кулаки то сжимаются, то разжимаются.
— Ложь! Ты лжешь, сука! Каждое твое слово — это грязная ложь!
— Хммм… она скрыла от тебя беременность? Солгала тебе, да? Ооо, а может, и правда, у тебя нет сына. Но он есть у твоей жены, точнее, вдовы. Может, она нашла тебе замену или трахалась с кем-то за твоей спиной. Откуда мне знать. С кем-то из твоей свиты. Хочешь, я для тебя узнаю? Только скажи!
— Если ты лжешь, я рано или поздно перегрызу твою глотку зубами.
— Брось. Даже если я не лгу, тебе хочется ее перегрызть. Но это глупо.
Албаста пожала полноватыми плечами и обошла своего пленника, остановилась сзади, нервируя его этим, заставляя напрячь спину с едва затянувшимися ранами.
— Зачем? Если здесь ты мог бы стать королем. Мог бы приносить мне победы одну за одной, а я бы превратила твою жизни в сказку. Зачем тебе возвращаться туда, где тебя никто никогда не любил? А здесь слава и обожающие толпы поклонниц.
Поскребла ногтями вдоль его позвоночника, и мышцы на спине вздулись от напряжения.
— Девки, еда, одежда, мягкая постель, горячая ванна.
Стала перед ним и подняла его голову кончиком хлыста.
— А может быть, даже я впустила бы тебя к себе в кровать.
В эту секунду его лицо презрительно скривилось. А потом он оскалился и захохотал:
— Из всего предложенного последнее было самым отвратительным.
Со всех сил хлестнула по лицу и рассекла губу.
— Ублюдок. Грязный, вонючий, никчемный кусок мяса. Проиграешь — отрежу тебе ногу. Понял? А потом скормлю черной кошке…
И вдруг ее тонкие губы растянулись в улыбке.
— Кстати… У меня прекрасные новости. Если она выживет, ее здесь больше не будет. Ее у меня купили.
— Кто? — рыкнул прямо в лицо Албасте, и она невольно отшатнулась назад.
— Ты не заслужил знать кто.
Потом развернулась и пошла к двери.
— Тебя вымоют, наколют обезболивающим, и ты выйдешь на ринг. Сегодня принесешь мне победу.
— Не продавай кошку, — зарычал следом, — слышишь? Не продавай ее.
— Победууу! А потом поговорим. Все надо заслужить. Начинай работать, Хааан.
И помахала ему ручкой, не оборачиваясь. Сука. Гадская, дрянная, озабоченная сука-извращенка. С каждым днем ему казалось ее лицо смутно знакомым. Как будто напоминала ему кого-то, но он не мог понять, кого именно. По фиг кого. Ее час настанет, и он будет мучительным. Страшным. Кровавым, как и ее губы.
Исчезла из поля зрения, а он закрыл глаза, и в голове болезненно запульсировали ее слова. Так болезненно, что пронизали острой болью все тело.
— У меня нет сына! Ты плохо информирована!
— Есть. У тебя есть сын. Маленький засранец, который родился пока тебя не было. Я даже знаю, с каким весом и ростом — 52 сантиметра и вес 4200. Так что я ближе, чем ты думал.
— Ложь! Ты лжешь, сука! Каждое твое слово — это грязная ложь!
— Хммм… она скрыла от тебя беременность? Солгала тебе, да? Ооо, а может, и правда, у тебя нет сына. Но он есть у твоей жены, точнее, вдовы. Может, она нашла тебе замену или трахалась с кем-то за твоей спиной. Откуда мне знать. С кем-то из твоей свиты. Хочешь, я для тебя узнаю? Только скажи!
Нет. В это он никогда не поверит. Не могла она за его спиной. Никогда не могла. Ни с кем. Только не его Ангаахай. Кто угодно мог, а она нет.
Только внутренний голос мерзенько так нашептывал.
«Все они могут. Разве ты забыл свою первую жену? Сучки не умеют хранить верность. Они просто сучки!».
Дернул руками. Нееет! Она не просто сучка. Она не просто баба. Она Лебедь! Его белоснежная, ласковая, верная лебедь. О ребенке думать не хотелось. Слишком больно и страшно… Если он болен — удар для Хана будет слишком болезненным. Прямо туда, где рана от рождения маленькой безногой девочки еще не затянулась и не затянется никогда. А если умрет, то он не оправится от этого осознания, что наплодил несчастных убогих из-за своей гнилой плоти, рожденной от самого адского греха преисподней. Не простит ни себе, ни Ангаахай… за то, что посмела этого несчастного родить на мучения.
А потом представил ее себе, представил сгорбленную, рыдающую, слабую. И злость отошла на второй план, все внутри сжалось. Плевать, если она ему не сказала о беременности. На все плевать. Только бы Лебедь была жива. Только бы она не пострадала, вынесла на своих хрупких плечах все, что на нее свалилось. Она маленькая, беззащитная, хрупкая. Каждая тварь может обидеть его девочку, сломать. Ммммм, вырваться бы отсюда. Любой ценой. Какой угодно. И неважно когда. Рано или поздно он сможет. Должен.
И снова мысли к острым словам-лезвиям, снова вонзаются прямо в сердце. Что если нашла другого, или дед замуж выдал. Что если, пока считает Хана мертвым, смогла полюбить кого-то еще, раскрыть свое сердце, отдать тело.
Мучительно застонал и стиснул челюсти, представляя голую спину Ангаахай и чьи-то чужие руки на ней, как сжимают тонкую талию, как трогают волосы. Он бы не смог этого выдержать. Не в этот раз. Смерть Ангаахай и того… кого она бы нашла на замену Хану, была бы еще страшнее, чем смерть первой жены Тамерлана.
Только потом Хан бы вогнал себе в грудную клетку косой монгольский кинжал и распорол бы ее от горла до лобка, выдирая все свои внутренности, добираясь до сердца, чтобы сдавить обеими руками. Чтоб больше не билось ни секунды. Предательство Ангаахай он бы не пережил.
За ним пришли спустя час, отволокли в душевую, швырнули мочалку и кусок душистого мыла. Дали минут пятнадцать наслаждаться горячей водой, потом надели какой-то идиотский костюм. Албаста всегда одевала их, как свои любимые игрушки. Сейчас на Хане были плотно прилегающие трусы и набедренная повязка, черная с золотыми разводами. Его всего натерли какой-то блестящей краской, волосы завязали в хвост на затылке. Все его раны обработали, рассеченную бровь зашили. Когда приблизили иголку с обезболивающим к его плечу, он дернулся назад.
— У меня ничего не болит.
— Сломанные ребра будут ныть на ринге. Ты должен быть в форме. Приказ госпожи. Тебе все равно вколют. Не дергайся. Дай я это сделаю по-хорошему.
