Слово «непристойный», употребляемое в этом законе, не имеет точного юридического определения. На практике публикация признается юридически непристойной, если так считает судья, причем он не обязан прислушиваться к мнению специалистов, даже если они заверят суд, что при иных условиях публикация произведения, охарактеризованного как непристойное, служит неким полезным целям. То есть любой, кто сочиняет роман, пишет социологический трактат или обосновывает реформу законодательства в области секса, рискует увидеть, как плоды его трудов уничтожаются, поскольку какой-то невежественный пожилой мужчина признал их недостойными прочтения. Принятие этого закона нанесло обществу колоссальный урон. Исследования Хэвлока Эллиса по психологии сексуальности подверглись осуждению именно по этому закону
[59], хотя, к счастью, Америка оказалась в данном случае более либеральной. (Вряд ли стоит предполагать, что Эллис изначально стремился шокировать общество своей аморальностью; вдобавок крайне маловероятно, что сей толстенный ученый труд прочли люди, озабоченные исключительно соблюдением благопристойности.) Разумеется, невозможно обсуждать эту тему без внимания к вопросам, которые обычный судья никогда не станет затрагивать в разговоре с женой или дочерьми, но запрещать издание такой книги – все равно что заявлять, что студентам не положено знать подробности изучаемого ими предмета. С общепринятой точки зрения, полагаю, одной из наиболее «нежелательных» характеристик труда Эллиса является обилие историй болезни, из которых очевидно, сколь бесполезны и вредны нынешние способы обеспечения добродетели и душевного здоровья. Такие документы предоставляют данные для рационального осмысления существующих методов полового воспитания; закон гласит, что нам запрещается располагать подобными данными и что мы должны судить, по-прежнему пребывая во мраке невежества.
Осуждение «Колодца одиночества»
[60] (в Англии, но не в Америке) заставило общество задуматься о другой стороне цензуры, а именно о том, что любое внимание к гомосексуализму в художественной литературе преследуется по закону. Существует огромное количество сведений о гомосексуализме, доступное студентам на континенте, где законы менее обскурантистские, но эти сведения категорически запрещается распространять в Англии – и в научных трудах, и в художественной литературе. Мужской гомосексуализм, в отличие от женского, в Англии под запретом, и крайне сложно подобрать аргументы в пользу изменения этого законодательства, причем такие, которые сами не оказались бы незаконными как непристойные. Но всякому, кто удосужился изучить сей предмет, известно, что этот закон является следствием варварского и невежественного суеверия, в обоснование которого нельзя привести никаких доводов. Аналогично обстоит дело с инцестом; несколько лет назад был принят новый закон, сделавший ряд проявлений инцеста криминальными, однако по закону лорда Кэмпбелла нельзя ни поддерживать, ни отвергать этот новый закон, если только не формулировать свое мнение столь абстрактно и тщательно, что оно сделается бессмысленным.
Другое любопытное следствие закона лорда Кэмпбелла заключается в том, что многие темы возможно обсуждать лишь с употреблением громоздких технических терминов, известных очень малому количеству высокообразованных людей, и эти слова не поддаются переводу на язык, понятный широким массам. Считается допустимым (с некоторыми оговорками) использовать в печати слово «коитус», но никак нельзя употреблять более привычные синонимы этого слова. Напомню тут недавнюю историю с «Посыльным в безрукавке»
[61]. Порой этот запрет на простые слова имеет серьезные последствия; например, брошюру миссис Сэнгер
[62] о регулировании рождаемости, адресованную женщинам-работницам, объявили непристойной на том основании, что эти женщины смогут понять содержание текста. С другой стороны, книги доктора Мэри Стоупс
[63] не противоречат закону, ибо их язык понятен только людям с определенным уровнем образования. В результате получается, что обеспеченным слоям доступны сведения о способах, контролирующих рождаемость, тогда как просвещение наемных работников и их жен в этой области считается преступлением. Я указал на этот факт в обращении к Евгеническому обществу
[64], которое постоянно сетует, что рабочие плодятся быстрее представителей среднего класса, но старательно уклоняется от любых попыток изменить закон, обуславливающий такое положение дел.
Многие согласятся, что указанные последствия принятия закона о непристойных публикациях достойны сожаления, но все равно скажут, что подобный закон обществу необходим. Лично я не верю, что возможно принять закон против непристойности, не предполагающий таких нежелательных последствий, и потому должен заявить, что ратую за отсутствие любых законов в этой области. В пользу данного утверждения можно привести два довода: во-первых, ни один закон не в состоянии запретить дурное без одновременного запрета хорошего; во-вторых, публикации несомненно и откровенно порнографические не причинят вреда обществу при рациональном половом воспитании.
Что касается первого довода, свидетельств здесь предостаточно благодаря истории применения закона лорда Кэмпбелла на территории Англии. Этот закон, как явствует из изучения парламентских дебатов, изначально виделся оружием против порнографии, и при его подготовке считалось, что положения данного закона не будут распространяться на другие разновидности литературы. Впрочем, составители закона недооценивали хитроумие полиции и глупость судейских чиновников. Цензуре посвящена блестящая книга Морриса Эрнста и Уильяма Сигла
[65]. Они рассматривают как британский, так и американский опыт, а также затрагивают происходящее в других уголках света. Опыт показывает, в особенности применительно к строжайшей цензуре в Англии, что легкомысленные пьески, призванные пробуждать похоть, легко проходят цензуру, которая старается избегать упреков в ханжестве, зато серьезные пьесы, ставящие значимые вопросы (та же «Профессия миссис Уоррен»
[66]), оседают у цензоров на много лет, а поэтическим пьесам трансцендентного свойства вроде «Ченчи»
[67], где нет ни слова, способного заставить вожделеть даже святого Антония
[68], нужна сотня лет, чтобы преодолеть отвращение мужественного лорда-канцлера. В Америке, несмотря на отсутствие цензуры, ситуация с театральными постановками во многом аналогична английской. Наглядный пример – возмутительный исход кампании Хорейса Ливрайта в защиту «Пленницы»
[69]. Если коротко, в нашем распоряжении есть огромное количество фактов, из которых следует, что цензура запрещает серьезные произведения, представляющие художественную или научную ценность, а дешевые поделки, разжигающие похоть, свободно проникают сквозь лазейки в законе.
