Желаешь пировать, веселью предаваться?
Со святостью вкушай, с грехом изволь якшаться
[130].
Можно сказать, что пуритане не преуспели в подчинении сугубо телесной части человеческой натуры, поскольку отнятое у секса они перенесли на чревоугодие. Католическая церковь признает чревоугодие одним из семи смертных грехов, а Данте поместил обжор в глубочайших кругах своего Ада
[131]; но этот грех все же имеет несколько сомнительное свойство, ибо трудно определить, где заканчивается законный интерес к еде и где возникает греховность. Нечестиво ли употреблять в пищу нечто, не обладающее питательной ценностью? Если да, то каждый орешек соленого миндаля чреват вечным проклятием. Впрочем, подобные взгляды устарели. Мы все узнаем обжору, стоит нам его увидеть, и на него, быть может, посмотрят неодобрительно, однако сурово критиковать не станут. Несмотря на это, непристойная одержимость едой довольно редко встречается среди тех, кто никогда не страдал от нужды. Большинство людей питается, а затем посвящает время иным заботам – до следующего приема пищи. С другой стороны, люди, которые приняли аскетическую философию и потому довольствуются лишь необходимым для выживания минимумом еды, становятся одержимыми – им мнятся наяву пиры и демоны с грудами сочных плодов. А исследователи Антарктики
[132], вынужденные питаться китовьим жиром, коротают дни, планируя роскошные пиршества в «Карлтоне»
[133] по возвращении домой.
Перечисленные факты свидетельствуют о том, что моралисты должны воспринимать секс так, как ныне воспринимается в обществе еда (а не так, как размышляли о еде отшельники из Фиваиды). Секс – это, повторюсь, естественная человеческая потребность, такая же, как еда и питье. Действительно, люди способны без него обходиться, тогда как без еды и питья выжить невозможно, однако с точки зрения психологии плотское вожделение аналогично желанию есть и пить. Оно чрезвычайно усиливается воздержанием – и временно утоляется удовлетворением. В моменты обострения оно затмевает весь остальной мир. Все прочие интересы куда-то отступают, и предпринимаются действия, которые впоследствии могут показаться безумными. Более того, как и в случае с едой и питьем, вожделение изрядно стимулируется запретами. Мне знакомы дети, отвергавшие сочные спелые яблоки за завтраком и сразу из-за стола бежавшие в сад, чтобы тайком сорвать с деревьев незрелые кислые плоды. Не думаю, что кто-либо станет отрицать следующее: пристрастие состоятельных американцев к алкоголю сегодня намного сильнее, чем двадцать лет назад. Точно так же христианское вероучение и торжество христианской морали радикально повысили интерес к сексу. Поколение, которое первым отринет традиционную мораль, обречено предаваться сексу самым безудержным образом. Ничто, кроме свободы, не предотвратит возникновения сексуальной одержимости, но даже свобода не принесет такого результата, не утвердись она прочно и не сложись в обществе необходимое сексуальное просвещение. Здесь я хотел бы повторить и подчеркнуть, что считаю чрезмерное внимание к данному вопросу злом; на мой взгляд, это зло широко распространилось в наши дни, особенно в Америке, где его проповедниками выступают строгие моралисты, которые выказывают готовность верить в любые лживые измышления, когда речь заходит об их идейных противниках. Чревоугодник, распутник и аскет – все они самовлюбленные персоны, чей кругозор ограничен их собственными желаниями, каковые они рвутся удовлетворить или от каковых отрекаются. Человек, здоровый душой и телом, не станет настолько уж сосредотачиваться на себе. Он будет изучать мир и искать другие объекты, достойные его внимания. Зацикленность на собственной персоне отнюдь не является, что бы ни утверждалось, естественным состоянием нераскаявшегося человека. Это заболевание, вызываемое почти всегда подавлением природных желаний. Распутник, истекающий слюной при мысли о сексуальном удовлетворении, обычно приходит к этому вследствие каких-то пережитых лишений, а человек, жадно поглощающий еду, скорее всего, пережил когда-то голод или нищету. Здоровые, интересующиеся всем, что их окружает, мужчины и женщины появляются не благодаря подавлению естественных желаний, а благодаря сбалансированному развитию всех побуждений, необходимых для счастливой жизни.
Нисколько не утверждаю, что обществу не нужны мораль и самоограничение в вопросах секса или применительно к еде. Что касается последней, у нас имеются ограничения трех видов – законодательные, диктуемые хорошими манерами и проистекающие из заботы о здоровье. Мы считаем неправильным воровать еду, брать больше положенного от общей порции и употреблять пищу способами, от которых почти наверняка заболеем. Ограничения подобного типа жизненно важны для секса, но они будут намного сложнее и подразумевают большую степень самоконтроля. Более того, поскольку одно человеческое существо не должно владеть другим, аналогом кражи в данном случае выступает не прелюбодеяние, а изнасилование, которое, очевидно, подлежит законодательному запрету. В том, что касается здоровья, почти все упирается в борьбу с венерическими заболеваниями, о чем уже говорилось при обсуждении проституции. Ясно, что сокращение профессиональной проституции есть наилучший путь, помимо медицины, к искоренению этого зла, а сократить проституцию проще всего через большую свободу отношений для молодых людей, что и наблюдается в последние годы.
Всеобъемлющая сексуальная этика не может рассматривать секс просто как естественное побуждение и потенциальный источник опасности. Обе эти характеристики важны, но еще важнее запомнить, что секс неразрывно связан с величайшими благами человеческой жизни. Среди них первостепенными кажутся лирическая любовь, счастье в браке и искусство. О лирической любви и браке уже говорилось выше. Искусство, по мнению некоторых, не зависит от пола, но сегодня у этого взгляда приверженцев меньше, чем в прежние времена. Совершенно точно стремление к эстетическому творчеству психологически связано с ухаживанием, пусть не впрямую, но, тем не менее, под влиянием искреннего и глубокого чувства. Для того, чтобы сексуальное вожделение обернулось художественным выражением, необходим ряд условий. В первую очередь у человека должны быть творческие способности; как известно, творческие личности, даже внутри одного народа, то вдруг появляются в конкретную эпоху, то исчезают, из чего можно сделать вывод, что на художественное выражение воздействует также и среда, а не только врожденный дар. Кроме того, нужна некая свобода от ханжеских установок, свобода, усвоенная в процессе воспитания. Когда папа Юлий II заключил Микеланджело в тюрьму, он никоим образом не покушался на свободу, необходимую творцу. Он посадил Микеланджело в тюрьму потому, что считал себя важной персоной и не терпел даже малейших намеков на дерзость со стороны любого, кто уступал в знатности и положении папе римскому. Но когда художнику приходится потакать богатым покровителям или городским советникам и подстраиваться в своем творчестве под их эстетические воззрения, он расстается со своей художественной свободой. А когда он вынужден, из-за страха перед социальными и экономическими невзгодами, жить в браке, который стал невыносимым, художник лишается энергии, необходимой для художественного творчества. Общества, приверженные традиционной добродетели, не в состоянии творить великое искусство. Зато на это способны те, что состоят из людей, которых наверняка стерилизовали бы в американском штате Айдахо. Америка в настоящее время импортирует большинство своих художественных талантов из Европы, где еще сохраняется свобода; но текущая американизация Европы вскоре заставит нас обратиться к тем же неграм. Похоже, последним оплотом настоящего искусства станут Верхнее Конго или нагорья Тибета. При этом не за горами окончательная гибель искусства, поскольку вознаграждение, приготовленное Америкой для иностранных творцов, неизбежно приводит к их творческой смерти. В прошлом искусство было более народным и отталкивалось от радостей жизни. Сами же радости жизни, в свою очередь, зависят от определенной спонтанности в области секса. Там, где секс подавлен, остается лишь труд, а евангелие труда ради труда никогда не порождало шедевров искусства. Нет смысла сообщать нам статистику о количестве сексуальных контактов per diem (или правильнее говорить – per noctem?
[134]) в Соединенных Штатах Америки, согласно которой это количество ничуть не уступает цифрам из других стран. Не знаю, так ли это на самом деле, и не собираюсь ничего отрицать. Но одно из наиболее опасных заблуждений традиционных моралистов состоит в сведении секса к простому половому акту, дабы лишний раз осудить последний. Ни один цивилизованный человек и ни один дикарь, о котором я когда-либо слышал, не удовлетворяет свой инстинкт простым половым актом. Для удовлетворения желания, ведущего к акту, нужны ухаживание, любовь, товарищество. Без всего этого можно утолить лишь физический голод, а вот голод психический нисколько не ослабнет, и получить истинное удовлетворение не получится. Сексуальная свобода, которая нужна творцу, есть свобода любить, а не позволение утолять телесное вожделение с какой-то незнакомой женщиной; свобода же любить есть то, чего не понять традиционным моралистам. Если искусству и суждено воскреснуть после американизации мира, потребуется, чтобы сама Америка изменилась, чтобы ее моралисты сделались менее моральными, а аморальные личности – менее аморальными, чтобы обе эти группы осознали высшие ценности секса и признали, что радость способен доставлять не только банковский счет. Ничто в Америке не выглядит столь печальным для путешественника, как отсутствие радости. Удовольствия носят дикий, вакхический характер, сулят моментальное забвение, а не восхищенное самовыражение в сексе. Мужчины, чьи деды танцевали под дудки в балканских или польских деревнях, сидят дни напролет за письменными столами, среди печатных машинок и телефонов, серьезные, важные – и бесполезные. Сбегая по вечерам в бары, к иной разновидности шума, они воображают, что находят счастье, тогда как на самом деле обретают всего-навсего отчаянное и несовершенное забвение от безнадежной рутины денег, что порождает деньги, используя тела человеческих существ, чьи души обращены в рабство.
