Взгляды апостола Павла были усвоены и ужесточены ранней церковью; безбрачие почиталось как богоугодное дело, мужчины удалялись в пустыню сражаться с сатаной, искушавшим их воображение похотливыми видениями.
Церковь осуждала посещение бань на том основании, что любая попытка сделать свое тело более привлекательным ведет к греху. Грязь восхвалялась, а запах святости, скажем так, становился все более и более едким. «Чистота тела и его одежд, – говорила святая Паула
[26], – есть нечестивость души»
[27]. Вшей называли Божьими жемчужинами; если они кишмя кишели на человеке, это трактовалось как несомненный признак святости.
Святой Авраам, отшельник, который прожил пятьдесят лет после своего обращения в христианство, категорически отказывался после обращения умываться и мыть ноги. Говорят, он был человеком необычайной красоты, и его биограф, что несколько странно, отмечает: «лицо отражало чистоту его души». Святой Аммон никогда не видел себя обнаженным. Знаменитая девственница по имени Сильвия, хотя ей было шестьдесят лет от роду и она страдала от телесной болезни, вызванной образом жизни, наотрез отказывалась – по религиозным соображениям – омывать любую часть тела кроме пальцев рук. Святая Евпраксия присоединилась к обители, где уже жили сто тридцать монахинь, которые никогда не мыли ног и содрогались при одном упоминании бани. Некий анахорет однажды вообразил, что дьявол искушает его иллюзиями, когда увидел, как по пустыне движется обнаженное существо, черное от грязи и многолетнего пребывания на солнце, с седыми волосами, что развевались на ветру. Это была ранее прекрасная святая Мария Египетская, которая таким вот образом на протяжении сорока семи лет искупала свои грехи. Случайное соблюдение монахами правил человеческого общежития неизменно становилось поводом для огорчения и упреков. «Наши отцы, – заявил аббат Александр, рассуждая о прошлом, – никогда не умывались, зато мы часто посещаем общественные бани». Об одном монастыре в пустыне рассказывали, что его монахи сильно страдали из-за нехватки питьевой воды; по молитве настоятеля Феодосия из песка забил обильный родник. Но вскоре некоторые монахи, соблазненные доступностью воды, отринули былую аскезу и убедили настоятеля разрешить строительство бани. Когда баню построили и когда монахи – в первый и последний раз – насладились омовением, родник мгновенно оскудел. Молитвы, слезы и пост – все было напрасно. Так минул целый год. Наконец настоятель распорядился разрушить баню, явно вызвавшую божественное неудовольствие, и вода вновь потекла»
[28].
Очевидно, что при преобладании подобных взглядов на секс половые отношения, когда они все-таки случались, бывали обыкновенно грубыми и резкими – моментальными, как выпивка в период «сухого закона»
[29]. Искусство любви оказалось забыто, а брак ожесточился.
Распространяемые аскетами убеждения запечатлевали в умах глубокие и стойкие убеждения в значимости целомудрия, но, при всей их несомненной важности, в значительной мере опровергались своим вредным воздействием на брак. Несколько наиболее показательных случаев выделяются из общей огромной массы патристических
[30] сочинений; но в целом трудно вообразить нечто более грубое или омерзительное, чем это отношение к браку. Взаимосвязь, изобретенную природой ради благородной цели противостояния смерти, и, как показал Линней, простирающуюся даже в царство цветов, отныне во всеуслышание объявили следствием грехопадения Адама, из-за чего брак стал трактоваться исключительно как наименьшее из зол. Нежная любовь, которая в нем подразумевается, святые и прекрасные домашние отношения, которые из него вытекают, – все это почти целиком исключили из рассмотрения. Целью аскезы было обратить людей в целомудренную жизнь, а брак признавался необходимым промежуточным состоянием на пути к этой цели. Считалось, что он желателен и, следовательно, оправдан для размножения и для избавления рода людского от большего зла, но все же это было проявление упадка, от которого надлежало бежать всем, кто жаждал истинной святости. «Вырубить топором девственности лес брака», как красочно выразился святой Иероним, – в этом заключалось предназначение святого; если святые соглашались прославлять брак, то лишь потому, что этот институт оберегал добрачную девственность. Даже когда заключался брачный союз душ, аскетическая змея продолжала высовывать жало. Мы уже видели, как ее яд омрачал прочие стороны семейной жизни. А в плотские отношения, святейшие среди всех, яд вливался десятикратно. Всякий раз, когда муж или жена становились жертвой религиозного рвения, это губило счастливый союз. Религиозный супруг немедленно испытывал желание предаться одинокой аскезе или хотя бы, если полное отчуждение не представлялось возможным, вести неестественную жизнь в разлученном браке. Обилие рассуждений на эту тему в наставительных трудах отцов церкви и в преданиях о святых наверняка знакомо всем, кто когда-либо обращался к подобной литературе. Приведем толику примеров. Святой Нил, у которого было двое детей, внезапно поддался фантазиям об аскезе и убедил жену, пролившую немало слез, смириться с предстоящей разлукой. Святой Аммон в ночь своего бракосочетания изводил молодую жену разглагольствованиями о пороках супружеской жизни, и новобрачные решили расстаться по взаимному согласию. Святая Мелания долго и усердно старалась убедить своего мужа позволить ей уйти из супружеской постели, и тот в конце концов согласился. Святой Авраам бежал от жены в ночь свадьбы. Святой Алексий, согласно несколько более поздней легенде, поступил так же, но много лет спустя вернулся из Иерусалима в отцовский дом, где жена продолжала оплакивать его уход, и был принят под кров из милосердия; там он жил до кончины, презираемый и никем не узнанный»
[31].
Впрочем, католическая церковь не отвергала биологию столь резко, как апостол Павел или отшельники Фиваиды
[32]. Из слов апостола Павла вытекает, что брак следует считать исключительно более или менее приемлемым способом удовлетворения похоти. При этом никакие речения апостола не дают повода полагать, будто он призывал к контролю над рождаемостью; напротив, очевидно, что Павел посчитал бы опасным воздержание в период беременности и родов. Церковь же рассудила иначе. Брак в ортодоксальной христианской доктрине преследует две цели: одну признавал апостол Павел, другая же состоит в деторождении. В результате сексуальная мораль сделалась еще строже, если сравнивать с заповедями апостола Павла. Сексуальные контакты легитимны только в браке, но даже между мужем и женой они становятся грехом, если совершаются без стремления к зачатию. Желание обзавестись законным потомством являлось, по учению католической церкви, единственным оправданием сексуальных отношений. Но этот мотив использовался всегда и везде, какой бы жестокостью он ни сопровождался. Если жена ненавидит сексуальные контакты, если она рискует умереть при следующих родах, если ребенок с известной вероятностью родится больным или безумным, если у семьи недостаточно средств, чтобы не допустить крайних проявлений нищеты – разве это не причина для мужчины отказываться от неуклонного исполнения супружеских прав, пускай он руководствуется благой целью зачать ребенка?
