Кирана только качала головой.
– Возможно, нам стоит сосредоточиться на будущем.
– Это ты как историк говоришь? Но будущее вообще никак нельзя узнать!
– Да, но оно существует для нас сейчас как проект, который предстоит реализовать. Со времён траванкорского просвещения будущее воспринималось нами как нечто, что мы создаём сами. Это новое осознание грядущего времени очень важно. Оно делает нас нитями в гобелене, который разворачивался в течение столетий до нас и будет разворачиваться в течение столетий после нас. Мы на середине ткацкого станка, и это и есть настоящее, и наши деяния укладывают нить в определённом направлении, и в соответствии с этим картина на гобелене меняется. Когда мы попытаемся сделать эту картину приятной для нас и для тех, кто придёт после, тогда, пожалуй, мы и сможем сказать, что сотворили историю.
19
Но можно сидеть с такими людьми в кафе, вести такие разговоры и всё равно выходить на улицу, залитую водянистым солнцем, не имея ни еды, ни денег, за которые можно хоть что-то купить. Будур усердно трудилась в завии, проводила занятия по персидскому и фиранджийскому для поселившихся в завии голодающих девушек, которые владели только берберским, арабским, андалузским, скандистанским или турецким языком. По вечерам она по-прежнему посещала кофейни, а иногда и опиумные притоны. Она устроилась в одно госучреждение переводить документы и продолжала изучать археологию. Идельба снова слегла, что сильно обеспокоило Будур, и она много времени проводила, ухаживая за тётей. Врачи говорили, что Идельба страдает от «нервного истощения», что-то вроде боевой усталости, характерной для военного времени, но Будур замечала за ней очевидную слабость, словно что-то, неопознанное врачами, нанесло ей физический вред. Болезнь без причины, и Будур было слишком страшно думать об этом. Возможно, причины были скрытые, но это тоже пугало.
Она стала активнее участвовать в жизни завии, взяв на себя часть прежних обязанностей Идельбы. Времени на чтение оставалось всё меньше. Кроме того, ей хотелось чего-то большего, чем просто читать или даже писать рефераты: она чувствовала себя слишком взвинченной для чтения, и банальное штудирование текстов для того, чтобы сложить из них новый текст, вдруг показалось ей странным занятием, как будто она была перегоночным кубом, дистиллирующим мысли. История была бренди, а ей хотелось чего-то более насыщающего.
Между тем по вечерам она всё ещё часто выходила из дома и наслаждалась ночной жизнью обычных и опиумных кафе, слушала игру Тристана (сейчас они были просто друзьями), иногда в опиумном полусне, позволявшем ей блуждать по туманным коридорам своего разума, не заходя ни в одну из комнат. Она погружалась в размышления об ибрагимической коллизионной природе исторического прогресса, похожей на то, как формировались континенты (если верить геологам, образуя новые сращения, как в Самарканде, могольской Индии или у ходеносауни, завязавших отношения с Китаем на западе и мусульманами на востоке, или как в Бирме, да, именно так), и всё начинало проясняться, разрозненными цветными камешками на земле закручиваться в одну из сложных самоповторяющихся арабесок собора Святой Софии – самый обычный опиумный эффект, конечно, но такой всегда и была история, воображаемым узором, увиденным в бессвязных событиях, так что это пока не повод не верить своему озарению. История – как опиумный сон…
Халали из завии ворвалась в дальнюю комнату кафе, огляделась, и Будур сразу поняла: что-то случилось с Идельбой. Халали подошла к ней с серьёзным лицом.
– Ей стало хуже.
Будур последовала за ней, спотыкаясь под тяжестью опиума, надеясь, что паника быстро вытеснит эффект наркотика, но она только затянула ещё глубже в искривлённое пространство, и никогда ещё Нсара не выглядела уродливее, чем в ту ночь, когда дождь со всей силы колотил по мостовым, закорючки света стелились под ногами и силуэты людей были похожи на водоплавающих крыс…
Идельбы в завии не оказалось, её увезли в ближайшую больницу – гигантское, беспорядочно построенное здание военного времени на холме к северу от гавани. Наверх, в самую гущу дождевой тучи; потом – стук дождя по дешёвой жестяной крыше. В интенсивной пульсации бело-жёлтого света все выглядели отсутствующими, мёртвыми, словно ходячее мясо, как говорили во время войны про мужчин, отправленных на фронт.
Идельба выглядела не хуже остальных, но Будур сразу бросилась к ней.
– У неё затруднённое дыхание, – сказала медсестра со своего стула, поднимая взгляд.
Будур подумала: эти люди работают в аду. Ей было очень страшно.
– Слушай меня, – спокойно сказала Идельба, а потом попросила медсестру: – Прошу вас, позвольте нам десять минут наедине.
Когда медсестра ушла, она тихо обратилась к Будур:
– Слушай меня. Если я умру, ты должна помочь Пьяли.
– Тётя Идельба! Ты не умрёшь!
– Тихо. Я не могу этого записать, слишком большой риск, и не могу рассказать всего одному-единственному человеку, это тоже слишком большой риск, вдруг и с ним что-то случится. Вам с Пьяли нужно отправиться в Исфахан и передать наши результаты Абдулу Зорушу. А также Ананду из Траванкора и Чэню из Китая. Все они имеют огромное влияние в правительствах своих стран. Ханея выполнит свою часть задачи. Напомни Пьяли о том, какое решение мы сочли лучшим. Пойми, скоро все физики-атомщики осознают теоретический потенциал расщепления алактина. Его возможное применение. Если они все будут знать, что такая возможность существует, тогда у них будет причина надавить на свои правительства и добиться вечного перемирия. Учёные могут оказать такое давление, прояснив ситуацию и взяв под контроль дальнейшее развитие соответствующих областей науки. Они должны сохранить мир, иначе начнётся гонка к разрушению. У них есть выбор, и они должны выбрать мир.
– Понимаю, – согласилась Будур, гадая, получится ли у них. У неё шла кругом голова при мысли о том, что на неё ложится такое бремя. С Пьяли она не слишком ладила. – Пожалуйста, тётя Идельба, умоляю тебя. Не нервничай. Всё обязательно будет хорошо.
Идельба кивнула.
– Не исключено.
Она пошла на поправку на исходе ночи, перед рассветом, как раз когда Будур начала оправляться после опиумного бреда не в силах вспомнить большую часть ночи, продлившейся целую вечность. Но она не забыла, что попросила Идельба. Рассвет наступил тёмный, как затмение, да так и остался.
Это было за год до смерти Идельбы.
На похоронах присутствовали сотни людей: из завии, медресе, института, буддийского монастыря, посольства ходеносауни, окружного панчаята, государственного совета и других мест со всей Нсары. И ни одного человека из Тури. Будур, стоя рядом со старейшинами завии, оцепенело встречала пришедших и машинально пожимала им руки. В какой-то момент, посреди печальных поминок, к ней подошла Ханея.
– Мы тоже любили её, – сказала она с каменной улыбкой. – Мы постараемся сдержать данные ей обещания.
Через пару дней Будур, как обычно, пришла на чтения к своим слепым солдатам. Она вошла в их палату и сидела там, глядя на них, в колясках и на койках, и думала: «Наверное, это ошибка. Я чувствую опустошение, но я всё же не опустошена». Тогда она рассказала им о смерти своей тёти и попыталась прочесть им работы Идельбы, но они были непохожи на работы Кираны, даже тезисы оставались непонятными, а сами работы, научные статьи о поведении незримых материй, преимущественно состояли из числовых таблиц. Она бросила эту затею и взяла другую книгу.
