Тем не менее нынешнее воплощение города было шумным местом, повсюду здесь велось строительство, и, когда их трамвай въезжал в центр, казалось, что они пересекают лес строительных кранов, которые под разными углами склонялись над очередным новым ульем из стали и бетона. В большом медресе нового центра коллег из Нсары приветствовали Абдул Зоруш и другие иранские учёные, им показали их комнаты в большом гостевом корпусе при институте научных исследований, а затем отвели в центр города обедать.
Горы Загрос возвышались над городом, река бежала через него от юга к деловому центру, построенному на руинах центра исторического. Археологическое собрание института, по словам местных, стремительно заполнялось новыми находками древностей и артефактов прошлых эпох. Для нового города были спроектированы широкие, обнесённые деревьями улицы, расходящиеся лучами от реки на север. Расположенный на большой высоте, у склонов ещё более высоких гор, это будет очень красивый город, когда вырастут в полный рост молодые деревья. Уже сейчас он производил впечатление.
Исфаханцы явно гордились и своим городом, и институтом, и Ираном в целом. Многократно раздавленная в ходе войны страна теперь перестраивалась, как говорили сами иранцы, в новом духе, под свойственным персам мирским началом, и даже их шиитские ультраконсерваторы сдались под напором более толерантных иммигрантов и беженцев-полиглотов, а также местных интеллектуалов, называвших себя «Кирами», в честь предполагаемого первого царя Ирана. Этот новый вид иранского патриотизма был очень интересен нсаренцам, поскольку он, казалось, устанавливал определённую независимость от ислама, не отрицая его. Сидевшие за столом Киры весело сообщили, что теперь считают нынешний год не 1381 от Х., а 2561 годом «эры царя царей», и один из них встал, чтобы произнести тост и прочесть стихотворение безымянного поэта, которое кто-то написал краской на стенах нового медресе.
Древний Иран, вечная Персия
Между молотом и наковальней времени и мира,
Принесшая в жертву свой прекрасный язык,
Язык Хафиза, Фирдоуси, Хайяма.
Речь моего сердца, души моей дом родной,
Люблю тебя больше всего на свете.
Воспой, о великий Иран, ещё раз нашу любовь.
И присутствующие среди них местные поднимали тосты и пили, хотя многие явно были студентами из Африки, Нового Света и Аочжоу.
– Так будет выглядеть весь мир, когда передвижение станет доступнее, – сказал Абдул Зоруш Будур и Пьяли после экскурсии по обширной территории института, а затем и по южному речному району. Там строили променад с кафе на тротуарах и панорамой гор вверху по течению реки, который, как сказал Зоруш, был спроектирован по принципу набережной в Нсаре.
– Мы хотели построить что-то наподобие вашего великого города, хотя и не имеем выхода к морю. Нам тоже нужно приобщиться к этому чувству открытого пространства.
Конференция началась на следующий день, и всю следующую неделю Будур только и делала, что посещала выступления на различные темы, связанные с тем, что многие называли новой археологией, наукой, а не просто хобби антикваров или туманной отправной точкой историков. Пьяли тем временем пропадал в корпусах физических наук на встречах по физике. Они пересекались за ужином в больших компаниях учёных и редко получали возможность поговорить наедине.
Увлекательные и познавательные для Будур презентации по археологии, проводимые учёными со всего мира, ясно демонстрировали ей и всем остальным, что в условиях послевоенной реконструкции, новых открытий, развития новых методологий и определения временных рамок ранней мировой истории на их глазах зарождались новая наука и новое понимание далёкого прошлого. Аудитории были переполнены, и выступления не кончались до позднего вечера. Часть презентаций проводили прямо в коридорах, где докладчики стояли у плакатов и грифельных досок, жестикулировали и отвечали на вопросы. Будур хотела посетить больше выступлений, чем было возможно, и вскоре выработала привычку располагаться на задних рядах или в хвосте коридорной толпы, чтобы уловить суть выступления и, изучив расписание, распланировать свои перемещения на ближайший час.
В одной из аудиторий она задержалась послушать старика из западного Инчжоу (вроде японца или китайца по происхождению), говорившего на ломаном персидском о культурах Нового Света в период, когда они были открыты Старым Светом. Знакомство с Ханеей и Ганагве вызвало в ней интерес к теме.
– Хотя с точки зрения техники, архитектуры и тому подобного жители Нового Света пребывали на самых ранних этапах своего развития, ещё не освоив животноводство в Инчжоу, а в Инке разводя лишь морских свиней и лам, культура инков и ацтеков отчасти напоминала то, что мы знаем сегодня о Древнем Египте. Так, племена Инчжоу жили, как народы Старого Света, до возникновения первых городов приблизительно около восьми тысяч лет назад, в то время как южные империи Инки можно сравнить со Старым Светом четырёхтысячелетней давности: этому поразительному различию наверняка нашлось бы любопытное объяснение, которого у нас пока нет. Возможно, Инка обладала определёнными географическими или сырьевыми преимуществами, например, ламы, вьючные животные, хотя и небольшие по меркам Старого Света, но в Инчжоу не было и их. Это придавало им дополнительную силу, а, как продемонстрировал наш уважаемый Зоруш в энергетических уравнениях для оценки культуры, сила, которую народ может противопоставить миру природы, является решающим фактором в его развитии.
В то же время крайняя степень примитивности Инчжоу, по сути, даёт нам представление о социальных структурах, которые могли быть свойственны досельскохозяйственным обществам Старого Света. И в некоторых отношениях они, на удивление, прогрессивны. Им были известны основы земледелия, они выращивали тыкву, кукурузу, бобы и так далее, а лес кормил малочисленное население, обеспечивая всех огромным количеством дичи и орехов; поэтому они жили в экономике преддефицита точно так же, как сейчас мы видим намёки на теоретически возможное существование технологически созданного постдефицита. В обоих случаях индивид представляет бо́льшую ценность, чем в экономике дефицита, и господство одной касты над другими выражено не так ярко. В условиях материального изобилия мы находим великий эгалитаризм ходеносауни, власть, которой обладали женщины в их культуре, и отсутствие рабства, а вместо него – стремительное инкорпорирование побеждённых племен в структуру собственного государства.
Ко времени Первых Великих империй, четыре тысячи лет спустя, всё это исчезло, сменившись резкой вертикальной иерархией с богами-королями, кастой жрецов, наделённых абсолютной властью, жёстким военным контролем и обращением побеждённых наций в рабство. Эти ранние проявления – или, лучше сказать, патологии – цивилизации (так как скопление людей в городах значительно ускорило этот процесс) только сейчас, спустя ещё около четырёх тысяч лет, начинают устраняться в наиболее прогрессивных обществах мира.
Между тем обе эти архаичные культуры уже почти полностью стёрты с лица земли, главным образом из-за воздействия на население болезней Старого Света, которым прежде они, по-видимому, никогда не подвергались. Интересно, что именно южные империи пали особенно быстро, почти случайно завоёванные армиями китайских золотоискателей, а затем окончательно обескровленные болезнями и голодом, как мгновенно умирающее тело, если лишить его головы. В то время как на севере всё проходило совершенно иначе. Во-первых, потому что ходеносауни были способны защитить себя из глубин великого восточного леса, ни разу не уступив ни китайскому, ни исламскому натиску из-за Атлантики; и во-вторых, потому что они оказались гораздо менее восприимчивыми к болезням Старого Света (возможно из-за того, что их ещё раньше завезли странствующие японские монахи, торговцы, охотники и старатели, которые заразили незначительную часть местного населения, послужив, по сути, живыми вакцинами, привив – или, во всяком случае, подготовив – население Инчжоу к уже основательному вторжению азиатов, которое не возымело столь разрушительного эффекта, хотя, конечно, многие люди и племена погибли).
