И она опустила взгляд на собрание физиков, чувствуя себя спокойно и уверенно, поблагодарила их за то, что они пришли, и добавила:
– Вы все знаете, как Идельба переживала за то, над чем бьётся сейчас атомная физика. Она считала, что наука должна быть использована на благо человечества, а не для чего-то иного. И я думаю, лучше всего её память может почтить какая-нибудь организация учёных, посвящённая правильному распространению и применению ваших знаний. Возможно, мы могли бы обсудить это позже. Было бы уместно, если бы такая организация возникла с мыслями о её желаниях, о её святой вере в то, что учёные, как никто другой, должны подавать пример правильностью своих поступков, потому что только это и есть путь науки.
Она почувствовала, как в зале всё застыло. Лица вокруг внезапно стали похожи на лица её слепых солдат: боль, тоска, отчаянная надежда, сожаление и решимость. Наверняка многие из присутствующих здесь были причастны к военным разработкам своих стран – особенно под конец, когда гонка военных технологий ускорилась и всё приняло наиболее жестокий и ужасный оборот. Изобретатели газовых снарядов, ослепивших её солдат, вполне могли находиться среди них.
– Конечно, – осторожно продолжила Будур, – в истории так было не всегда. Учёные не всегда поступали правильно. Но в представлении Идельбы наука стремится только к прогрессу и совершенствованию уже потому, что так она становится более научной. Этот аспект является одним из определяющих в науке, в отличие от многих других видов человеческой деятельности или институтов. Для меня же это своего рода молитва, или поклонение миру. Это преданное служение. Этот аспект следует иметь в виду всякий раз, когда мы вспоминаем Идельбу или думаем о применении нашей работы. Спасибо.
После этого к ней подошло как никогда много людей, чтобы выразить свою благодарность и признательность, пускай даже и в адрес отсутствующего человека. А потом, когда час поминовения подошёл к концу, они решили поужинать в соседнем ресторане, а по окончании изрядно поредевшая группа задержалась на чашку кофе и пахлаву. Они словно очутились в одном из залитых дождём кафе Нсары.
И наконец уже поздно ночью, когда их осталось не больше дюжины, а официанты в ресторане всем видом намекали, что пора закрываться, Пьяли оглядел зал и, получив знак согласия от Абдула Зоруша, сказал Будур:
– Доктор Чэнь, – он указал на седовласого китайца в дальнем конце стола, который кивнул в ответ, – принёс результаты работы своей команды по алактину. Ты ведь знаешь, что Идельба среди прочего работала и над этим. Он решил поделиться результатами со всеми нами. Они пришли к тем же выводам, что и мы, относительно расщепления атомов алактина и того, что это может быть использовано для создания взрывного устройства. Но они произвели углублённые расчёты, которые мы проверили во время конференции вместе с уважаемым Ананду, – и другой старик, сидевший рядом с Чэнем, кивнул, – и они ясно показывают, что особый вид алактина, необходимый для совершения взрывной цепной реакции, настолько редок в природе, что не может быть скоплен в достаточных количествах. Алактин в своём природном виде нужно сначала собрать, а затем обработать на фабриках таким образом, который сейчас существует только в теории; и даже если бы всё это было осуществимо, то настолько трудозатратно, что потребовалась бы вся промышленная мощность государства, чтобы произвести сырьё, достаточное для более чем одной бомбы.
– Это правда? – спросила Будур.
Они все кивнули с облегчением и даже блаженством на лицах. Переводчик доктора Чэня заговорил с ним по-китайски, тот кивнул и что-то сказал в ответ.
– Доктор Чэнь хотел бы добавить, что, судя по его наблюдениям, крайне маловероятно, что одна страна научится производить необходимое сырьё в ближайшие годы, даже если сильно захочет. Так что мы в безопасности. Во всяком случае, от этой угрозы.
– Понятно, – сказала Будур и кивнула пожилому китайцу. – Не сомневайтесь, Идельба была бы очень рада услышать о результатах! Она очень переживала об этом, как вы наверняка знаете. Но она бы всё равно настаивала на создании международной научной организации, возможно, состоящей из физиков-атомщиков. Или учёных из более общих областей, которые предприняли бы шаги, для того чтобы человечеству никогда не угрожало ничего подобного. После войны, которую едва пережил наш мир, не думаю, что он выдержит появление сверхбомбы. Мир сошёл бы с ума.
– Именно, – согласился Пьяли.
Когда её слова перевели доктору Чэню, он снова заговорил. Переводчик сказал:
– Уважаемый профессор говорит, что, по его мнению, научный комитет должен дополнять или советовать…
Доктор Чэнь вмешался:
– Направлять мировые правительства, говорит он, объясняя им, что возможно, а что целесообразно… Он говорит, это может быть сделано даже исподволь, в условиях послевоенной… усталости. Он говорит, что правительства могут согласиться на существование таких комитетов, потому что не сразу поймут, что они значат… И к тому времени, когда поймут, они уже не смогут… ликвидировать их. И поэтому учёные смогут сыграть… большую роль в политических делах. Вот что он сказал.
Остальные сидевшие за столом задумчиво кивали, некоторые настороженно, другие обеспокоенно; наверняка большинство из них получали финансирование от правительства.
– Мы можем попытаться, – сказал Пьяли. – Это будет хорошим способом почтить Идельбу. К тому же это может сработать. Это должно хотя бы немного помочь.
Все снова покивали, и, услышав перевод, доктор Чэнь тоже кивнул.
Будур отважилась добавить:
– Эту идею можно внедрить под видом заинтересованности учёных в координации своих усилий ради продвижения науки вперёд. Начать с самого простого, что будет выглядеть совершенно безобидным, вроде стандартизации мер и весов, чему можно дать математическое объяснение. Или солнечный календарь, который точно соответствует реальному движению Земли вокруг Солнца. На данный момент мы даже в датах не сходимся. Мы все приехали сюда в разные годы, как вы прекрасно знаете, а здешние хозяева вытащили из-под земли очередную систему летоисчисления. Сейчас даты везде указываются длинными списками. Даже продолжительность года у нас разная. В сущности, мы живём в разных историях, хотя мир у нас один, чему научила нас война. Возможно, вам, учёным, следует собрать математиков и астрономов, составить точный календарь и начать использовать его во всех научных работах. Это поможет немного сплотить мировое сообщество.
– Но что взять за начало? – спросил кто-то.
Будур пожала плечами – об этом она как-то не подумала. Что сказала бы Идельба?
– Как насчёт того, чтобы просто начать? Возьмём сегодняшнюю дату за нулевую. В конце концов, на дворе весна. Начнём год с весеннего равноденствия, в большинстве календарей это уже так, а затем просто пронумеруем дни каждого года, чтобы избежать разнящихся способов вычисления месяцев, семидневных недель, десятидневных недель и всего такого. Возьмём за основу что-то такое же простое, что-то за пределами конкретных культур, неоспоримое, потому что имеет физическое происхождение. День двести пятьдесят седьмой первого года. До, после нулевой даты, триста шестидесяти пяти дней, плюс високосные дни – вот и всё, что нужно, чтобы сохранить природную точность. Затем, когда все эти вопросы будут унифицированы и станут универсальными для всего мира, когда придёт время и правительства начнут оказывать давление на своих учёных, чтобы те работали лишь на одну часть человечества, они возразят: извините, наука так не устроена. Мы – система, общая для всех народов. Мы работаем для того и только для того, чтобы всё было хорошо.
