Книга Годы риса и соли, страница 176. Автор книги Ким Стэнли Робинсон

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Годы риса и соли»

Cтраница 176

Переводчик повторял всё это по-китайски для доктора Чэня, который внимательно наблюдал за Будур, пока та говорила. Когда она закончила, он кивнул и что-то сказал.

Переводчик добавил:

– Он говорит, что это хорошие идеи. Он говорит: попробуем их в действии.


После этого вечера Будур продолжала посещать презентации и вести записи, но её отвлекали мысли о личных беседах, которые, как она знала, происходили между физиками в другой части медресе: о планах, которые они строили. Пьяли рассказывал ей всё. Её заметки превращались в списки планов на будущее. В солнечном Исфахане, городе старом, но обновлённом, похожем на сад, недавно разбитый среди огромных развалин, было легко забыть голод в Фирандже, в Китае и Африке, да и вообще во всём мире. На бумаге казалось, что они могут спасти весь мир.

Но однажды утром она прошла мимо плаката презентации, который привлёк её внимание своим названием: «Тибетская деревня найдена нетронутой». Он выглядел точно так же, как у сотни других презентаций в коридорах, но что-то её зацепило. Как и в большинстве случаев, основной текст был написан на персидском языке, а тезисы переведены на китайский, тамильский, арабский и алгонкинский языки – «большую пятёрку» языков конференции. Докладчицей и автором плаката была крупная молодая женщина с плоским лицом, нервно отвечавшая на вопросы небольшой аудитории (не более полудюжины человек), собравшейся послушать её выступление. Судя по всему, она была тибеткой и пользовалась услугами иранского переводчика, чтобы отвечать на любые вопросы. Будур не знала, говорит ли она по-тибетски или по-китайски.

Как она объяснила кому-то, лавина и оползень накрыли высокогорную деревню в Тибете, сохранив внутри всё, как в гигантском каменном холодильнике, так что тела оставались замороженными и всё было цело и невредимо – мебель, одежда, еда, даже прощальные послания, написанные парой-тройкой грамотных жителей деревни, прежде чем их убила нехватка воздуха.

Крошечные фотографии раскопанной деревни вызвали очень странное чувство у Будур. Словно щекотка где-то за носом или под верхним нёбом, и ей начало казаться, что она вот-вот чихнёт, или её стошнит, или она заплачет. Было что-то жуткое в этих трупах, почти не изменившихся за века; удивлённые смертью, но вынужденные дожидаться её. Некоторые из них даже оставили прощальные письма. Она взглянула на фотографии слов, убористо записанных на полях религиозной книги; чёткий почерк напоминал санскрит. В арабском переводе под одним из них было что-то домашнее:

На нас сошла большая лавина, и мы не можем выбраться. Кенпо не оставляет попыток, но у него не получится. Дышать становится тяжело. У нас не так много времени. В этом доме мы – Кенпо, Иванг, Сидпа, Чесеп, Дагьяб, Тенга и Барам. Пунцок ушёл незадолго до схода лавины; мы не знаем, что с ним. «Всё существование подобно отражению в зеркале, бестелесному фантому ума. Мы снова обретём форму в другом месте». Хвала Будде сострадательному.

Фотографии были похожи на фотографии катастроф военного времени, которые приходилось видеть Будур: смерть наступала, не оставив заметного следа в повседневной жизни, вот только всё менялось навсегда. Глядя на снимки, Будур вдруг почувствовала головокружение, и, сидя в конференц-зале, почти ощутила, как снег и камни падают на крышу её дома, запирая в ловушке её, всех её родных и друзей. Ведь именно так всё и произошло. Вот как это случилось.

Она так и стояла, заворожённая экспонатами, когда к ней быстро подошёл Пьяли.

– Боюсь, нам следует вернуться домой как можно скорее. Армейское командование приостановило работу правительства и пытается захватить Нсару.

22

Они полетели обратно на следующий день, Пьяли волновался из-за медлительности аэростата, говоря о том, чтобы приспособить военные самолёты для гражданских пассажиров, а также гадал, не будут ли они арестованы по прибытии как интеллигенция, посещавшая иностранную державу во время чрезвычайного положения в стране, или что-то в этом роде.

Но когда их аэростат приземлился на аэродроме под Нсарой, они не только не были арестованы, но, глядя в окна трамвая, катившего в город, даже не могли сказать, что в городе что-то изменилось.

И только когда они вышли из трамвая и направились в район медресе, разница стала очевидной. В доках стало тише. Грузчики закрыли доки в знак протеста перевороту. Теперь солдаты сторожили краны и подвесные леса, а группы мужчин и женщин стояли на углах улиц, наблюдая за ними.

Пьяли и Будур вошли в кабинет физического факультета и узнали последние новости от коллег Пьяли. Армейское командование распустило Государственный совет Нсары и районные панчаяты и объявило всеобщее военное положение. Они называли это шариатом, и на их стороне было несколько мулл, которые отчасти обеспечили своим согласием религиозную легитимность, хотя и самую незначительную; муллы были жёсткими реакционерами, слепыми ко всему, что произошло в Нсаре после войны, частью тех, кто кричал «мы победили», или, как всегда называл их Хасан, «мы победили бы, если бы не армяне, сикхи, евреи, зотты и все, кого мы не любим», «мы победили бы, если бы остальной мир не показал нам, где раки зимуют». Чтобы оказаться среди единомышленников, им следовало перебраться в Альпийские Эмираты или Афганистан.

Так что никто не обманулся видимостью переворота. А так как в последнее время дела пошли немного лучше, то и время для переворота было не особенно удачным. В нём не было никакого смысла; очевидно, он произошёл только потому, что офицеры жили на фиксированный доход в период гиперинфляции и думали, что все остальные были в таком же отчаянном, как и они, положении. Но многих, очень многих людей до сих пор воротило от армии, и они поддерживали если не Государственный совет, то свои районные панчаяты. Поэтому Будур думала, что шансы сопротивления на успех велики.

Кирана была гораздо более пессимистична. Оказалось, она сейчас в больнице; Будур бросилась туда, как только узнала, чувствуя себя разбитой и напуганной. Просто анализы, чеканно сообщила ей Кирана, но конкретнее говорить отказалась; что-то связанное с кровью или лёгкими, догадалась Будур. Тем не менее, лежа на больничной койке, Кирана обзванивала все завии в городе и обо всём договаривалась.

– Если они вооружены, значит могут победить, но мы не станем облегчать им задачу.

Многие из студентов медресе и института уже толпились на центральной площади, на набережной, в доках и во дворах Большой мечети, крича, скандируя, распевая песни и иногда бросаясь камнями. Кирану не устраивали эти потуги, и всё своё время она проводила на телефоне, планируя митинг:

– Они вернут ваши вуали, попытаются повернуть время вспять, пока вы снова не станете домашними животными, вам придётся выйти на улицы большой толпой, это единственное, что пугает зачинщиков переворота.

Будур заметила, что она говорила «вы», а не «мы», вынося себя за скобки, как бы посмертно, хотя ей доставляло удовольствие участвовать в активных действиях. Она также была рада, что Будур навещает её в больнице.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация