Не видно странников из далёких земель.
Не видно кораблей, причаливших на ночь.
Неподвижна мёртвая гавань.
У берега он зачерпнул ладонями воды, чтобы напиться, и выплюнул – вода оказалась солёной, как в Чёрном море или в реках на Таримской впадине. Непривычно было видеть столько воды, пропадающей зря. Он как-то слышал рассказы об океане, окружающем землю. Может, он дошёл до западного или южного края света. А может, за этим морем, на юге, жили арабы. Он не знал. И впервые за всё время странствий его посетило чувство, что он понятия не имеет, где оказался.
Он спал на тёплом прибрежном песке, чистым усердием воли не позволяя Тимуру вторгнуться в сновидение, и ему снилась степь, когда в него вдруг вцепились сильные руки, перекатили на живот и связали за спиной ноги и руки. Рывком Болда подняли.
Мужской голос произнёс:
– Кто это тут у нас?
Или что-то в этом роде. Человек говорил по-турецки. Болд не узнавал многих слов, но это точно было турецкое наречие, и ему обычно удавалось уловить общий смысл сказанного. Окружившие его люди были воинами или, возможно, пиратами, с огромными натруженными руками, золотыми кольцами в ушах и в грязных хлопковых одеждах. При виде них Болд зарыдал, растянув рот в наивной улыбке, – он чувствовал, как растягивается кожа на его лице и щиплет глаза. Они пристально за ним наблюдали.
– Сумасшедший, – предположил один.
Болд в ответ замотал головой.
– Я… не видел людей, – ответил он на улусско-турецком. Язык распух у него во рту, ведь, несмотря на беседы с самим собой и с богами, Болд слишком отвык от разговоров с людьми. – Я думал, все мертвы.
Он махнул рукой на северо-запад.
Его не поняли.
– Убьём его, – предложил один, так же безапелляционно, как Тимур.
– Все христиане мертвы, – заметил другой.
– Убьём, и дело с концом. Лодки и без того переполнены.
– Лучше возьмём с собой, – предложил кто-то. – Работорговцы его бы купили. Он же тощий, лодки на дно не утащит.
Или что-то в этом роде. Болда поволокли по берегу. Ему пришлось прибавить шаг, чтобы верёвка не выворачивала его спиной вперёд, и от таких усилий голова пошла кругом. Силы были на исходе. От мужчин разило чесноком, и от запаха, даже такого гадкого, он испытал неимоверный голод. Впрочем, если Болда надумали продать работорговцам, его обязательно покормят. Слюна потекла изо рта так обильно, что он стал походить на шелудивого пса, а он всё продолжал плакать и хлюпать носом, не имея возможности даже вытереть его завязанными за спиной руками.
– У него пена ртом идёт, как у лошади.
– Он болен.
– Не болен он. Тащите его. Не медли, – последнее было сказано уже Болду. – Тебе нечего бояться. Мы отведём тебя туда, где даже рабы живут лучше, чем вы, варвары.
Потом его втолкнули на борт пришвартованной к берегу лодки; размашистыми рывками лодку вытянули обратно на воду, и она неистово заколыхалась. Болд тут же припал боком к деревянному борту.
– Сюда, раб. Садись на этот мот верёвки!
Болд сел и стал наблюдать за их работой. Неважно, что произойдёт с ним дальше, – всё было лучше пустой земли. Уже глядя на то, как люди движутся, слушая их разговоры, он весь насыщался. Он будто снова видел, как бегут в степи лошади. Жадными глазами Болд проследил, как они подняли вверх по мачте парус, лодка накренилась набок, и Болд бросился к противоположному борту. Они прыснули со смеху, а Болд смущённо улыбнулся, тыча пальцем в большой треугольник.
– Чтобы нам опрокинуться, нужен ветер покрепче этого бриза.
– Да убережёт нас Аллах от такого.
– Да убережёт нас Аллах.
Мусульмане.
– Да убережёт нас Аллах, – подхватил Болд с учтивостью. И добавил по-арабски: – Во имя бога, милостивого и милосердного.
За годы службы в Тимуровом войске он научился вести себя как мусульманин в окружении мусульман. Будда не обращает внимания на слова, сказанные из вежливости. Вежливость не спасёт его от участи раба, но, если повезёт, поможет посытнее набить брюхо. Мужчины устремили на него любопытные взгляды. Мимо проплывала земля. Болду развязали руки и угостили сушёной бараниной и чёрствым хлебом. Он старался по сто раз пережёвывать каждый кусочек. Знакомые вкусы вызывали в памяти воспоминания о прошлой жизни. Он проглотил угощение и напился чистой воды из протянутой ему кружки.
– Хвала Аллаху. Благодарю вас, во имя бога, милостивого и милосердного.
Из узкого залива они вышли в широкое море. С наступлением темноты швартовались у крутых берегов и устраивались на ночлег. Болд сворачивался калачиком под мотом верёвки. А просыпаясь среди ночи, не сразу понимал, где находится.
По утрам плыли дальше, всё на юг и на юг, пока однажды не вышли из узкого пролива в открытое море. Волны тут были высокими, а качка напоминала езду верхом на верблюде. Болд указал на запад. Мужчины сказали какое-то слово, но он не понял.
– Там все мертвы, – пояснили они.
Солнце село, а они всё плыли по открытому морю. Впервые они не останавливались на ночь, и Болд, просыпаясь иногда, видел, как они неизменно несли вахту, глядя на звёзды и не разговаривая друг с другом. Так они плыли три дня, пока суша не скрылась из виду, и Болд не знал, сколько ещё это будет продолжаться. На четвёртое же утро южное небо побелело, а затем побурело.
Облака подобны тем, что дуют с Гоби.
Небо затянуто песком и крупицами пыли – земля!
Равнинная плоскость. И море, и небо
Окрашены в бурый.
И только тогда становится видно башню,
За башней – каменный мол, за молом – гавань.
Один моряк с радостью в голосе наконец назвал землю:
– Александрия!
Болд слышал про такое место, но ничего не знал о нём. Не знаем и мы. Но прочитав следующую главу, вы получите ответы на свои вопросы.
3
О том, как наш герой в Египте попадает в рабство; а в Зинджи сталкивается с вездесущими китайцами.
Похитители причалили, встали на якорь, привязав к верёвке булыжник, надёжно связали Болда и оставили одного, набросив сверху покрывало, а сами сошли на берег.
Все лодки швартовались здесь, на берегу, рядом с широким, загороженным молом деревянным причалом, куда приходили уже большие корабли. Вернулись похитители уже изрядно выпившими. Они о чём-то спорили. Болду развязали путы на ногах, оставив руки связанными, и, не сказав больше ни слова, выволокли из лодки и повели по широкому городскому взморью. Побережье запомнилось Болду пыльным, солёным и заветренным, к тому же пропахшим под палящим солнцем тухлой рыбой, которая и впрямь валялась тут на каждом шагу. На пристани против длинного строения громоздились тюки, ящики, высокие глиняные кувшины и рулоны ткани, оплетённые сетками, дальше открывался рыбный рынок, при виде которого у Болда потекли слюнки, а в животе всё стянуло узлом.
