Думаю, в результате эйфории на «Фантоме» у меня произошло ослабление внутренней цензуры и то, что в обычном состоянии вызвало бы отторжение, с каждым новым глотком виски нравилось все больше. Корабль покачивался. Теплый свет каюты обволакивал нас троих, соединяя в единое целое. Я понял, что никогда раньше не встречал никого, сравнимого с Ляжкиным и Рыбаковым по параметру психологического здоровья. Они воплощали в себе состояние благополучия, возможность реализовать свой творческий потенциал, стрессоустойчивость и адаптивность, адекватность и способность гармонично интегрироваться в общество.
Друзья вспоминали дальние плавания и общих знакомых, в частности, пьяницу-электрика, которого звали Спиртом. Когда Ляжкин сказал, что жена Спирта, оставаясь на берегу, «снюхалась» со старшим помощником, я уточнил, как это могло случиться, если оба мужчины плавали на одном корабле. «Так и случилось, когда домой возвращались». – «И Спирт ничего не замечал?» – «Он с судна не вылезал, спирт глушил». – «Почему в таком случае жена не забирала его?» – «А зачем он ей?» – «Ну, ему же было плохо». – «Нормально ему», – нетерпеливо замахал на меня руками Ляжкин, не собиравшийся задерживаться на этической стороне вопроса. Мне показалось, что это хороший повод перевести разговор на тему, в которой я считал себя подкованным.
«Просто общее поле мужчины и женщины формируется обеими сторонами, – поражаясь предельной ясности приходивших на ум формулировок, произнес я. – Тут надо пробовать разобраться совместно. А если ты уходишь в сторону, проблема никуда не девается». К этому моменту оба моих собеседника с одинаковым выражением лиц глядели на меня. «У нас всех бывают сложности с женами, – продолжал я, видя интерес. – У меня тоже иногда возникают непростые ситуации, но я знаю, что выйти из них можно только с помощью взаимного доверия. Если есть общее стремление стать осознанной равноправной парой, тогда все преодолимо… Когда один член семьи страдает, другой должен ему помочь». «С этим не могу не согласиться», – сказал Рыбаков, разглаживая скатерть. «Откуда он такой умный взялся? – спросил у него Ляжкин, а затем, наклонив лоб, обратился ко мне: – Ты думаешь, я баб не знаю? Они, если захотят, тебя выебут и высушат». – «Женщины бывают непредсказуемыми, но у них всегда есть мотивация». Старший механик вскочил и заходил по каюте. «Чего он меня лечит, ты скажи?» – «Серафимыч, во-первых, не пыли, – сказал Рыбаков, а затем обратился ко мне: – Во-вторых, чужая душа потемки». – «Да, но есть общепринятые правила, – продолжал я, ощущая не только приятное тепло, связывавшее нас, но и ответственность за мысль, которая могла быть полезной каждому из присутствующих и которую необходимо было довести до конца. – Идеальная модель достижима, но для этого обеим сторонам надо добиться необходимого личностного уровня…» – «Она на хер этому алкашу не нужна была!» – крикнул Павел Серафимович и запустил огурцом по плазме.
«Ладно, нам пора, – встал Рыбаков, застегивая китель и надевая свой актерский плащ. – Честь имею». Мы осторожно спустились по трапу, поддерживая друг друга. В порту стало совсем тихо, только сильнее пахло водой.
«Ну, ты баржевик, – сказал Жан Габен, – пока мы мочились среди черных громадин сложенных ящиков, – Серафимыч же с этой бабой спиртовской уже пару лет как снюхался. А ты… нет, чтоб смолчать».
Я пожал плечами, польщенный. Значит, моя профессиональная интуиция работала и в людях я разбирался!
После выхода из Контейнерного терминала Рыбаков произнес: «Надеюсь, это было полезно со всех точек зрения… Кстати, если захочешь сходить на «Фантоме», без жены… ну, мало ли… освоить ремесло отца… могу с этим помочь. Только с Серафимычем придется помириться». «Я бы сплавал», – кивнул я, пошатываясь на ветру и почему-то сплевывая. На моей ладони шариковой ручкой были написаны скопированные из душевой буквы – ἀρχή. А Рыбаков пошел к дороге: у обочины его ждал автомобиль с женщиной за рулем.
Всю следующую неделю я звонил в университет, пока не узнал, что вопрос с Павлом Серафимовичем улажен. Механик готов взять меня «на перевоспитание» с одним условием: что я никогда больше не буду «лезть в бутылку и трепаться». Я дал согласие.
Меньше чем через месяц «Фантом» уходил в Калининград, откуда через сутки отплывал до Архангельска, а затем возвращался в Питер. Дома я должен был быть через восемь дней. В мои обязанности входило: докладывать о неисправностях и неполадках, не производить самостоятельных включений технических средств, поддерживать порядок в электротехнических помещениях – вот, собственно, и все.
До последнего я откладывал разговор с Ириной. То мне казалось, что она примет мое решение со свойственной ей рассудительностью. То я боялся, что оно будет воспринято как предательство. Наконец мы отправились в «Дискурс».
«Ходил в порт, говорил с друзьям отца, – начал я, когда успокоил дыхание и расслабил руки на подлокотниках кресла у столика за шторой. – Они очень ценили его как старшего механика. Мне провели экскурсию по кораблю». – «И как? Интересно?» – «Да… согласились взять в плавание…» Ирина внимательно рассматривала свои кольца. Улыбнулась несколько натянуто. Взяла в руку бокал и сказала: «Сердечно рада. Хочу, чтобы у тебя все получилось». Мы чокнулись. «Когда отплываешь?» – «Уже на этой неделе». – «Прекрасно». Жена взяла в руки меню и погрузилась в чтение. «Думаю, ты абсолютно прав, – произнесла она через секунду, не поднимая глаз. – Тяжелый труд поможет тебе обрести себя». Немного подумав, я добавил: «Отец был совсем не таким, как мы думали. Он искал архэ, первооснову. Поэтому и ушел от матери…» Ирина все еще исследовала меню. На ее губах мелькнула саркастическая улыбка: «Ну, конечно…»
Я хорошо представлял, какие титанические усилия делает супруга, чтобы выглядеть равнодушной. Поэтому, установив тактильный контакт, добавил недавно открывшимся у меня бархатным баритоном: «Все ведь нормально, дорогая? Я вернусь через каких-нибудь восемь дней».
Момент отплытия был одним из самых волнительных в моей жизни, в той ее части, которую я помню. Я стоял на палубе и махал рукой. Маленькая неподвижная фигурка одиноко темнела на пристани. Было холодно, и кисти Ирина прятала в рукава, зато ее капюшон посылал мне воздушные поцелуи. Несмотря на просьбу не провожать, она пришла.
Внутри ровным зеркалом лежала торжествующая осознанность. Я находился здесь и сейчас. Печаль расставания была уравновешена гордостью, оттого что я принял самостоятельное решение. Ежась в купленной нами накануне «аляске» и предвкушая возвращение назад, я представлял, как опущусь в «спасательное кресло» совсем иным человеком. И поплыву через «море хаоса», рассказывая о дальних странствиях, где проявил себя мужчиной.
Однако не успел санкт-петербургский берег исчезнуть из вида, как мне пришла длинная эсэмэска.
«Милый Раф, прости за то, что я попрощалась с тобой не так, как должна была. Новость о твоем решении оказалась для меня слишком неожиданной. Но, возможно, все к лучшему. Мне не удалось поговорить с тобой тэт-а-тэт, хотя я готовилась. Теперь придется написать сразу обо всем. В общем, глубокий вдох, как говорится… Недавно я думала, что, давая тебе свободу, могу рассчитывать на такое же отношения с твоей стороны. То есть что ты допускаешь возможность наличия у меня дополнительных партнеров. Поразительным стало твое чрезмерное волнение, когда ты признался, что встречался с «художницей». Я начала глубже анализировать собственное положение. И пришла к выводу, что, скрывая правду, попросту лгала тебе. Ты помнишь самоуверенного самца, крикливого Дементьева? Я всегда говорила, что он меня раздражает. В этом была часть правды… Однако за раздражением скрывалось сексуальное желание, которое сложно сублимировать. Несколько дней назад он предложил мне заняться любовью. Тогда я оказалась. Во время твоего отсутствия, уверена, последует новое предложение. И отказаться мне будет уже тяжело. Даже если Дементьев не позвонит и ничего не случится, хочу, чтобы ты об этом знал. Ты сам задал высокую планку искренности, и мне приходится соответствовать. Прости за мои слова после встречи с Рыбаковым – о том, что тебе никогда не стать психологом. Это неправда. Мое состояние в тот день было вызвано ощущением, что я поступаю ужасно, с одной стороны, ожидая звонка другого мужчины, с другой – не давая развиваться тебе. Кроме того, меня бесило, что я до сих пор не могу поговорить с тобой откровенно. Надеюсь, нам еще удастся детально обсудить все, когда ты вернешься. Попробую договориться на факультете психологии, чтобы они взяли тебя вольнослушателем. Общение с тобой было и остается для меня драгоценным. Твоя Ирина».
