Она умолкла. Молчала и я, заглушив двигатель квадроцикла посреди петляющей по лесу тропы. Здесь никакие львиные черви нам не грозили – корневая система очень плотная и многослойная, через такую им не пробиться. Максимум – мы натолкнемся на подростка-червячка, охотящегося неглубоко, в тени причудливых загрейских деревьев.
– Чего ты хочешь? – спросила я.
В ответ она наклонилась и поцеловала меня.
Меня никто никогда не целовал. И я никогда никого не целовала. Я всегда боялась, что не пойму, что делать, когда придет время, но оказалось, тело знает, как это должно работать, и это прекрасно, это жуть как прекрасно. Губы Коры – мягкие, и сладкие, и чуть-чуть соленые, и от нее немного пахнет машинным маслом (звучит так себе, но только не для меня, ведь это Кора, и она потрясающая). И наш поцелуй – потрясающий. Я могла бы целовать ее вечно. Только я и она, и тени деревьев вокруг нас – истинных королев Загрея, истинно совершенных созданий на миллионы миль вокруг. Тут можно забыть и о глупой колониальной политике, и о предках с их дурацкой работой, и даже о Виоле, которая заходится мучительным кашлем посреди ночи и медленно угасает, потому что современная медицина не в силах разобраться, что не так с ее генами. Наш поцелуй вмиг отбросил все это на второй план. Мир стал совершенным.
Удивительно, но Кора не отстранилась, стоило мне запустить пальцы в ее волосы. Ее кудри – именно такие, как я и полагала: мягкие, шелковистые. От моего движения облако пыльцы взметнулось в воздух, и Кора поморщилась, не отрываясь от моих губ. Это так мило – не понимаю, почему люди не проводят все свое время, целуясь друг с другом. Просто подключитесь к аппарату искусственного питания и занимайтесь этим самым чудесным и стоящим делом в мире, не тревожась ни о чем другом.
Но все же Кора наконец отстранилась. Ее щеки снова покраснели – теперь иначе: ярко, столь красиво, что я с трудом заставила себя убрать руку с ее волос и не прижать ее со всех сил к себе.
– Это безопасно? – спрашивает она.
– Целоваться?.. – Я глядела на нее во все глаза и не могла наглядеться. Кора такая красивая. Почему мы разговариваем? Целоваться было бы лучше. – Ну, я… мы должны проходить полный медицинский осмотр каждый раз, когда заселяемся в колонию, так что я ничем не болею, и вообще…
– Да я не об этом, – отмахнулась Кора. – Я тоже здоровее всех. Я про то, что мы тут встали. Не припрется ли сюда еще какой-нибудь монстр?
– Не-а. Все известные нам хищники куда меньше того червя и для нас не опасны. А что до еще неизвестных – не думаю, что они станут подходить так близко к нашему дому. – Очень жаль, что пришлось включить двигатель и покатить дальше. До периметра рукой подать – значит, никаких больше непредвиденных остановок с поцелуями. – Мы почти на месте. Думаю, Виола уже проснулась.
– Здорово! – Кора просияла. – Было бы приятно с ней познакомиться.
– Ага. Потом расскажешь всем в школе, как прошло.
– Блин, ты долго будешь меня этим шпынять?
– Не знаю. Поцелуи неплохо помогают. Думаю, если мы будем целоваться чаще, я на тебя перестану злиться. – Земля под колесами вся в ухабах, и мне нужно пристально следить за бегущей впереди дорогой, чтобы квадроцикл не перевернулся. Корни здешних деревьев нарастают друг на друга так быстро, что папа уверен – некий подземный вредитель постоянно подтачивает их, вот они и воюют друг с другом за выживание.
Конечно, ничего экстраординарного в этом нет. Почти все живые существа воюют друг с другом, борются за ареал, еду, воду и благоприятные условия для потомства – и пусть кто-то считает, что слово «война» слишком серьезное для описания конфликтов такого рода, я, дочь биолога, иллюзий не питаю. Жизнь – это сплошная война.
Даже нежданный-негаданный любовный треугольник – я, Кора и Мишель – своего рода поле боя. Мишель, наверное, хочет, чтобы Кора досталась ему одному? Лжет о моей сестре и заставляет Кору сомневаться в ее существовании, тем самым подмачивая мою репутацию в ее глазах? Защищает свою территорию от посягательств извне? Грызня за ресурсы является основой большинства конфликтов в истории человечества. Да что там человечества – в истории всего живого.
Квадроцикл выехал из-под лесного полога на широкий луг, отделявший край чащи от забора нашего дома. Кора наклонилась и хотела провести рукой по зеленой траве, но я схватила ее за локоть и потянула назад – может, чуть резче, чем стоило бы: она ойкнула, повернулась и непонимающе уставилась на меня.
– Ты чего?
Ну вот, опять. Не могу смотреть, как она дуется – сразу хочется обнять и расцеловать эту дуреху. Вот что плохо!
– Помнишь, что в прошлый раз травка-муравка сделала? – Я помахала рукой у нее перед носом. Алые полосы отмечают те места, где меня ужалила оранжевая поросль. Мама будет в восторге. Кроме шуток: как только она поймет, что мне ничто не угрожает, то мигом бросит все силы на изучение вещества, вызвавшего раздражение. Конечно, мама не обрадуется, что я поранилась, но она ни за что не упустит шанс узнать о Загрее побольше и собрать ценные данные.
– Ой! – Кора мигом перестала дуться. Она с упоением огляделась вокруг и добавила: – Знаешь, я понятия не имела, что здесь так красиво. Я-то думала всегда…
– Что?
Кора глубоко вздохнула.
– Моя мать родилась на планете-месторождении. У нее даже названия нет – только двадцатизначный цифровой код. Если маму растолкать посреди ночи, она его без запинки выдаст. Я пыталась выучить его в детстве, но потом поняла – ей бы не хотелось, чтобы я его помнила. Не хотелось бы, чтобы я связывала с тем миром прошлое или будущее.
Я не перебивала ее. Если Кору потянуло на откровенность, я только «за». Ведь подобные разговоры сближают. О чем я могу еще мечтать под оранжевым чуждым небом Загрея?
– Когда она вспоминает о той планете, где выросла, то всегда называет ее скучной, серой, тесной. И знаешь… мне всегда хочется сказать: «Мам, я смотрю на нашу колонию – и не вижу особой разницы». Но я молчу. Не хочу ее обидеть.
Мне нечего возразить, ведь Кора права. Ведь главное колониальное поселение на Загрее – это сплошные серые индустриальные пейзажи, построенные из обломков. В поселке разбиты сады – девяносто процентов колониальной провизии выращивается здесь же, и сами колонисты надеются, что в ближайшие пять лет смогут перейти на самообеспечение, – но все они спрятаны за поляризованными тепличными стеклами, преобразующими здешний оранжевый свет в что-то более удобоваримое для земных растений. Все цветовое разнообразие ограничивается игровыми площадками для самых маленьких – тех несчастных детей, которым невдомек, что небо может быть голубым. Которые не поверят в такую несуразицу, если им рассказать.
Может статься, именно эти загрейские дети – не подростки, уже бросающие вызов основным колониальным ограничениям, а маленькие наивные дошколята, – смогут взять результаты исследований моих родителей и употребить их так, чтобы планета стала для них настоящим домом, а не очередным полустанком на пути от Земли в неизвестность.
