Эти слова дались мне непросто. На самом-то деле я не хочу быть для Коры «безобидной интрижкой». Мне хочется быть с ней всегда, владеть ее мыслями, покорить ее сердце. Но… но этого не случится. Когда мои родители закончат здесь, мы улетим. Мы улетим, а Кора останется. Влюбится в кого-нибудь вроде Мишеля – почему бы и не в самого Мишеля – и поселится в доме своей матери, вырастит там своих детей, научит их уважать традиции. И никогда не умчит со мной и Виолой в манящую даль. Никогда не увидит Вселенную.
Ничего страшного. Неважно, как сильно она мне нравилась… а она нравилась мне так, что я будто сгорала изнутри, будто меня съедало это чувство. Но при всем при том – я не могла решать за нее.
И Мишель не мог.
Его испуг немного прошел.
– Мне плевать, что ты там болтаешь, дрянь. Сама же сказала – рано или поздно смотаешься в свой космос. Значит, Кора с тобой просто играет.
Я снова пожала плечами:
– Ну так дай ей поиграть. Я что, стою того, чтобы рисковать репутацией? Потому что если ты меня достанешь – уж я-то тебя спущу с небес на землю. Так что, прошу, не доставай меня.
Мне совсем не хотелось объясняться в колониальном правлении, с какой такой стати я причинила боль одному из драгоценных колониальных граждан. Нас с Виолой тут и так считают темными лошадками. На начальных этапах заселения нам предлагали не ходить в колониальную школу – ведь другие ученики могут не знать, как общаться с чужими. Я не хотела копаться во всем этом – лучше просто пойти домой, подумать о Коре и притвориться ненадолго, что мир устроен не так уж и плохо.
– Я могу тебя отделать, – злобно фыркнул Мишель, – но не хочется руки марать.
Он повернулся и пошел прочь, растворившись в скучной серой толпе, которая текла по скучно-серой улице. С запозданием до меня дошло, что у нашей стычки могли быть свидетели – они наверняка были, – но никто не стал вмешиваться, никто не заступился за меня. Ведь для них я просто необходимое зло, инвазивный вид, который нужно выдворить из драгоценной колонии, прежде чем будет нанесен непоправимый вред. Мишель впрямь мог меня отделать – они бы шли и шли себе мимо, целиком в своих жутко важных делах.
Ох, как я ненавижу эту планету!
Чертоги счастливых грез, увы, больше не распахнули предо мной врата – не после стычки с Мишелем. Я со всех ног поспешила домой, пробегая по узким улочкам и срезая везде, где только можно. Вот они, ворота, а сразу за ними – тракт.
Колониальные ворота совсем не похожи на те, что установлены перед нашим домом. Те открываются радиосигналом с моего идентификационного браслета. А эти ворота – лишь два куска толстого металла, вделанные в металлическую стену метра три толщиной. Стена такая толстая, что я могла бы улечься сверху, вытянуть руки и ноги, и все равно не дотянулась бы до краев.
Папа говорит, ворота помогают жителям колонии чувствовать себя в безопасности. На что мама обычно замечает: если жители колонии хотели чувствовать себя в безопасности, им следовало остаться в какой-нибудь другой колонии и не корчить из себя храбрецов-пионеров. Нет, все-таки предки мои – необычайно умные люди с отменным чувством юмора. О да.
Охранники у ворот уже знали меня в лицо. Вообще они ладят со мной не в пример лучше всех остальных. Рокуэлл кивнула мне и едва заметно улыбнулась. Джонсон же, прикрыв лениво глаза, подпирал спиной стену. Я шутливо погрозила ему пальцем:
– Вот за что, оказывается, тебе платят, балбес!
– Караул спит – служба идет, – засмеялась Рокуэлл.
Никому здесь не платят – вот еще одна причина, по которой колонисты ненавидят мою семью. На Загрее люди, достигшие трудоспособного возраста, должны работать в обмен на всякие блага на добровольных началах. То есть за жилье, еду, медицинскую страховку и образование ничего платить не надо, но все остальное добывается многочасовым трудом. Посещение библиотеки – тоже, поэтому волонтерские обязанности я выполняю не только за себя, но и за Виолу, ведь на Загрее нет никаких поблажек по состоянию здоровья. Есть и такие дела, что она может делать, не вставая с кровати, но все это требует поездки сюда, в колонию, для обучения, профилирования и утверждения. Мне легче задержаться на эти три часа сверх плана, чем вывозить сестру из дому, попутно рискуя ее здоровьем.
Джонсон никак не отреагировал на мой выпад. Я почти уверена, что он дрыхнет.
Я протянула руку. Рокуэлл отсканировала мои отпечатки пальцев, сличила их с базой данных – и утвердительно кивнула.
– Приятной прогулки, – сказала она, отпирая ворота.
Стальные листы за моей спиной снова сошлись в единое целое, но я не оглянулась. За целый день пребывания в колонии я соскучилась даже по этому оранжевому небу. Я шла по тропе, зажмурясь, как Джонсон, – ноги сами знали дорогу, – и притворившись, что я где угодно, только не здесь.
Дома я застала в гостиной папу; он проверял и перепроверял оборудование, которое собирался взять с собой на исследуемый корабль. Мамы нигде не видно – наверное, она в поле. Тыкает пинцетом во что-нибудь, что не хочет, чтоб в него тыкали.
Единственный, кто поднял мне настроение, едва я вошла в комнату, – это Виола.
– Ну что, будет вечеринка? – спросила она.
– Ну да, будет, – ответила я.
Сестра засмеялась и захлопала в ладоши. Может быть, идея не такая уж и плохая… в конце концов, что может пойти не так?
Глава восьмая
Вечеринка накрылась
Нам с Корой удалось поцеловаться еще дважды на неделе: один раз на глазах у всего класса и еще разок в библиотеке – она обняла меня сзади за плечи, пока я листала книгу об обычаях Загрея, бессовестно врущую насчет «богатейшей истории и культуры», возникших, видимо, через пять минут после высадки колонистов. Оба раза у меня дух захватывало, и я оставалась в растерянности, с душевной болью. Я все никак не могла взять в толк: кто я для Коры? И кто она для меня, раз уж на то пошло? Имею я право целовать ее так же, как она меня? Получится ли у меня подействовать на нее столь же сильно, сколь сильно действует она на меня? Я не знаю правил нашей игры, и мне это не нравится.
В середине недели Кора мне вручила-таки список гостей, и я включила дополнительные насосы и фильтры для воды. У нас будет море напитков и разных вкусностей, и если никто не станет интересоваться, как они получены, все пройдет гладко.
Утро торжественного дня выдалось ярким, ясным… и слишком уж ранним. Разбудил меня скрип входной двери – он пронесся по всему дому, словно кто-то в гонг ударил. Кое-как я вылезла из кровати, потирая глаза, чтобы остатки сна ушли.
Первым делом я наткнулась на отца. У него какой-то непривычно мрачный вид, но едва я попалась ему на глаза, как он улыбнулся – натянуто, неестественно.
– Доброе утро, солнышко, – сказал он. – Как спалось?
– Хорошо, но мало, – проворчала я. – Я ж растущий организм. Наука говорит, что мне еще как минимум пять часов полагается.
