— Вы кто?
— Моя фамилия Панкратов. Я советник по безопасности Национальной алкогольной ассоциации.
За дверью надолго затихло. Панкратов терпеливо ждал. Он догадывался, чем вызвана эти тишина: Арсен с кем-то советовался. Наконец щелкнул дверной замок, звякнула снятая цепочка, Арсен отрыл дверь:
— Заходите.
В гостиной предложил стул за квадратным столом, сел напротив и недружелюбно спросил:
— О чем вы хотите со мной говорить?
— Не с вами, — ответил Панкратов. — С Георгием Гольцовым.
Арсен некоторое время напряженно рассматривал его, потом молча вышел в соседнюю комнату. Через несколько минут из неё появился высокий худой человек с жестким лицом и резкими складками в углах рта.
— Я Гольцов. Зачем вы меня ищите?
Наутро Панкратов приехал в офис «Росинвеста», вошел в кабинет Михеева и выложил из кейса десятитысячные пачки долларов — одну нетронутую, в банковской бандероли, и одну распотрошенную. Сверху положил листок:
— Мои расходы.
Михеев просмотрел справку — не для того, чтобы проверить, а по привычке делового человека внимательно просматривать все финансовые документы.
Авиабилет Москва — Казань. Прослушка. Наружное наблюдение. Железнодорожные билеты в вагон СВ до станции Зашеек Мурманской ЖД и обратно. Транспорт и проживание в д. Дегунино. Коньяк «Ной» производства Армении по цене 23 200 рублей бутылка. Гонорар из расчета 800 долларов сутки. Остаток 12 тысяч 340 долларов.
— Можете пересчитать, — предложил Панкратов.
— Вы не сказали главного. Моё поручение выполнено?
— Выполнено.
— Гольцов?
— Да, жив.
— Как он может быть жив, если его с самолет разбился? — закричал Олег Николаевич. — Все погибли, восемьдесят восемь человек!
— Он не сел в этот самолет. В последний момент передумал.
— Почему?
— Этого я не знаю.
— Извините, что я повысил голос. Нервы ни к черту. Он в Москве?
— Можно сказать и так.
— Я хочу с ним встретиться.
Панкратов не ответил.
— Мне нужно с ним встретиться, — повторил Олег Николаевич. — Дайте мне его телефон или адрес.
— Не могу. Он меня на это не уполномочил.
— Я вам заплачу. Эти доллары — можете их оставить себе.
— Олег Николаевич, напомню наш разговор в этом же кабинете некоторое время назад. Я спросил: «Вы хотите, чтобы я нашел Гольцова, если он жив?» Вы ответили: «Нет, я хочу, чтобы вы установили, жив он или погиб». Я это установил. Мои обязательства по контракту выполнены.
— Не понимаю вас. Вы наёмник. Я хотел сказать, наёмный работник. И отказываетесь от хороших денег за информацию, которая уже у вас есть. При этом она касается совершенно постороннего вам человека.
— Вы неправы. Георгий Гольцов мне не посторонний, я его уже довольно хорошо знаю. Откуда? Из рассказов о нём самых разных людей. А еще из глав недописанной книги писателя Ларионова. Он прислал мне их по электронной почте. Все-таки писатели странные люди. Им обязательно нужен читатель. Хоть один. Даже такой, как я…
Глава шестая
ЧУЖАЯ ЖИЗНЬ ГЛАЗАМИ ПОСТОРОННЕГО ЧЕЛОВЕКА
I
«Поселок Нижний Кут располагался километрах в двадцати выше устья притока Оби реки Нижний Кут, берущей начало в горной части северного Урала. В 1988 году, когда первая очередь Нижне-Кутской ГЭС была введена в строй, поселок переименовали в Светлогорск. Руки бы обломать тем, кто придумывает такие названия. Сколько я повидал этих Светлогорское — и в Прибалтике, и в Крыму, даже на Дальнем Востоке. Одним росчерком чиновничьего пера обезличивается не география, кастрируется история. Нижний Кут, основанный староверами, с двухсотлетним драматическим прошлым — это как-то, знаете ли, некрасиво. А Светлогорск — красиво? Красивенько.
Но в 1982 году, когда сюда приехал молодой специалист, выпускник Московского инженерно-строительного института Георгий Гольцов, поселок был еще Нижним Кутом. Собственно, никакого поселка уже и тогда не было, осталось только название. Сам поселок и все деревни из зоны затопления будущим водохранилищем перенесли в верховья Нижнего Кута, а на месте стройки возник хаос временного жилья — балки, вагончики, сборно-щитовые бараки, приткнувшиеся к промбазам, хранилищам ГСМ, всяческим УНР. Река Нижний Кут была уже перекрыта, мирно обтекала стройку по наспех прорытому руслу. Плотина только начала возводиться. Из запроектированных семидесяти метров она поднялась метров на пять и была центром жизни, предопределяла движение нескольких тысяч людей и бесчисленного множества механизмов — бульдозеров, экскаваторов, бетоновозов, карьерных самосвалов.
По тому, с какой быстротой растет плотина, начальство оценивало работу строителей. Растет — передовики, не растет — чем вы там, вашу мать, занимаетесь?! Так было везде, к такому порядку привыкли и удивлялись, когда читали о том, как строят на северах на загнивающем Западе: сначала комфортабельные жильё для рабочих, дороги и инфраструктуру, потом все подготовительные работы и только после этого приступают к основным сооружениям. Нам это ни к чему, и так сойдет. Сходило, но не всегда, здесь не сошло.
Нижне-Кутская ГЭС планировалась сравнительно небольшой мощности, около 400 мегаватт, раз в десять меньше Братской ГЭС. Но она была очень важна для северного Урала, задыхавшегося от недостатка электроэнергии. Поэтому стройку объявили комсомольской ударной, но не всесоюзной, а областной. Это решило проблему кадров, комсомольцев-добровольцев набралось достаточно.
В советские времена я без малого двадцать лет проработал в молодежных газетах и журналах и наездился по таким стройкам по самое никуда. В Дивногорске видел, как с огромных самосвалов сбрасывают в воду бетонные кубы с надписью „Покорись, Енисей!“, жил в первых палатках притрассовых поселков БАМа, ездил на его первых медленных поездах. В отличие от многих коллег-журналистов, людей профессионально циничных и считавших молодых строителей безмозглым рабочим скотом, которого власть использует в своих целях, я так не думал. Эти ребята и девушки возводили не великие сибирские ГЭС и не „дорогу века“ строили, они решали свои проблемы — безденежья, одиночества, гнета перенаселенных городских коммуналок, родительского диктата. Они решали их сами, не надеясь ни на кого. Они боролись на свою свободу. Нелегкий труд и неустроенный быт был их платой за свободу. За свободу всегда приходится платить несвободой.
Этим же всю жизнь занимался и я, писал очерки и книги о молодых строителях. Я тоже боролся за свою свободу — за свободу не вскакивать по будильнику, не просиживать штаны в пыльных конторах с девяти до шести с перерывом на обед и не писать статей за комсомольских и партийных функционеров. Сегодня я боюсь перечитывать эти книги. Не то чтобы в них не было правды жизни, она была, но в гомеопатических дозах и глубоко запрятана, как изюминка в пышной и пресной булке. Единственная книга, которая как-то оправдывает мое существование как писателя — книга о новочеркасской трагедии 1962 года, к рождению которой был напрямую причастен Георгий Гольцов.
