Чтобы начать производство, требовались немалые деньги. Георгий обнулил свой счет во Внешторгбанке, продал „линкольн“, жравший по двадцать литров высокооктанового бензина на сто километров, а с бензином уже было плохо и улучшений не ожидалось, пересел в экономичные „Жигули“. Набрал столько кредитов в коммерческих банках, что Олег Михеев, которого он пригласил в компаньоны, наотрез отказался участвовать в этой безумной афере и согласился только на роль наемного менеджера — финансового директора.
На одной из крупных птицефабрик арендовали часть территории, организовали там цех по сушке куриного помета и обогащению его микроэлементами, поставили автоматическую линию по расфасовке русского гуано и упаковке его в яркие целлофановые пакеты, проплатили рекламную кампанию в специализированных изданиях Германии. Первая фура, приехавшая в Дюссельдорф, была распродана за несколько дней. После этого транспортный мост между Москвой и Германией заработал бесперебойно. Вскоре поступили первые заказы из Австрии, а потом из Франции и Италии.
На деньги, полученные за „Guano of Russia“, в Европе покупали компьютеры, в России продавали их всем, кому они были нужны. А нужны они были всем. Но денег у покупателей не было, расплачивались своей продукцией. Крупный целлюлозно-бумажный комбинат в Карелии расплатился целлюлозой, которой на его складах было в избытке, а в Европе она стоила очень дорого. Камский автозавод в уплату за компьютеры предложил десять „КАМАЗов“. Их отогнали в Монголию, в обмен получили овчину и качественную кожу. Кожу продали курской фабрике „Обукс“, а с овчиной помучались, пока не переоборудовали меховую фабрику в Талдоме и не наладили на ней пошив дубленок, недорогих и пользующихся большим спросом.
Всего за несколько лет „Росарт“, переименованный в „Росинвест“, превратился в многопрофильный холдинг с интересами в самых разных отраслях от строительства до нефтепереработки и с годовым оборотом в десятки миллионов долларов. Вручая Гольцову премию „Предприниматель года“, председатель Торгово-промышленной палаты тяжеловесно пошутил:
— Все мы очень хорошо умеем превращать деньги в говно. Поприветствуем же человека, который умеет превращать говно в деньги. Побольше бы нам таких людей. Потому что говна у нас много».
III
Расшифровка разговора с президентом госкорпорации Анатолием Геннадиевичем N. Москва, 12 января 2009 года.
«— Спасибо, Анатолий Геннадиевич, что нашли время встретиться со мной.
— Вы написали, что собираете материал для книги о Гольцове. Он был моим другом. Я чувствую вину за то, что так сложилась его судьба. Так не сложилась. Никакой моей вины нет, но я вспоминаю о нем с тяжелым чувством. Что вы хотите узнать? Спрашивайте.
— Когда вы познакомились?
— Году в 87-м или в 88-м, точно не помню. А где — хорошо помню. В салоне одной демократической журналистки. У неё по средам собиралась разношерстная публика — писатели, журналисты, экономисты, телевизионщики. Огромная гостиная в старом доме на Тверской, тогда еще улице Горького, рядом с рестораном „Арагви“. Все, понятное дело, очень прогрессивных взглядов. Каждую среду был заглавный гость, из людей известных. Однажды пришел Андрей Дмитриевич Сахаров. Бывали Юрий Афанасьев, Гавриил Попов, главный редактор тогдашнего „Огонька“ Виталий Коротич, Юрий Черниченко. Вы, наверное, и не помните этих фамилий.
— Почему? Очень хорошо помню.
— Однажды честь быть приглашенным выпала и мне, я считался экономистом весьма радикальных взглядов. Ну, рассказал, как я понимаю ситуацию. Начался бурный спор с переходом на личности. Обо мне сразу забыли, чему я был очень рад. Налил себе вина, сел с бокалом в углу гостиной. Рядом сидел молодой человек, лет на пять моложе меня. В спор не вмешивался, только слушал. Но как-то очень хорошо слушал, значительно, если вы понимаете, что я имею в виду. Есть люди, которые умеют говорить. Гораздо реже люди, которые умеют слушать. Он умел. Это и был Георгий Гольцов. Задал несколько точных вопросов. Помню, я употребил расхожий тогда термин „социализм с человеческим лицом“. Он возразил, спокойно, но с такой внутренней убежденностью, что у меня пропала всякая охота спорить: „Социализма с человеческим лицом не бывает, только с нечеловеческим“. Вот так мы познакомились. Вы курите?
— Курю.
— Закуривайте, не стесняйтесь. Я давно бросил, но дым по-прежнему нюхаю с наслаждением. На чем я остановился?
— Так вы познакомились.
— Да. Позже я стал депутатом Первого Съезда народных депутатов СССР, вошел в Межрегиональную депутатскую группу, потом в Координационный совет МДГ. МДГ — тогда это было очень круто. Он работал в секретариате группы, мы часто встречались на конференциях, а больше при подготовке конференций. Вот тогда я и понял, чем мы, демократы, отличаемся от него, тоже демократа, но совершенно иного происхождения. Наш демократизм был умственный, из головы. И, как бы это сказать, от противного. Мой отец, например, был профессором, читал курс марксизма-ленинизма. Отец Егора Гайдара — военный корреспондент „Правды“. Ну, и как мы могли относиться к их идеям? Демократизм Георгия был совершенно другой, нутряной, неприятие советской власти сидело у него в подсознании. Вы знаете, как он стал сиротой?
— Знаю. Его отец погиб при расстреле рабочих в Новочеркасске в июне 62-го года.
— Мне он стал понятен, когда я об этом узнал. Его отношение к советской власти не было жгучей ненавистью, такой, знаете ли, что выводит людей на баррикады под пули. Но оно предопределяло все его поступки. Он редактировал документы МДГ, его замечания всегда были содержательны. Как сейчас говорят — креативны. И он умел на них настоять. Благодаря своей внутренней убежденности. Найдите и прочитайте книгу „Огонь на поражение“. Мне её подарил Георгий. Это о событиях в Новочеркасске, вы многое поймете в своем герое.
— Я её читал. Скажу больше, я её написал. Гольцов финансировал издание.
— Серьезно? А я все никак понять не мог, откуда мне знакома фамилия Ларионов. Не связал, извините.
— Не извиняйтесь. Мне приятно, что кто-то еще помнит книгу, написанную двадцать лет назад.
— Тогда вы поймете логику его поступков. Он очень активно участвовал в политической жизни вплоть до конца 91-го года. А потом — как отрезало, занялся бизнесом. Ему предлагали должности в правительстве, в администрации президента Ельцина. Нет. Он выполнил задачу, которая сидела внутри, и потерял интерес к политике.
— Насколько я знаю, не совсем. В 96-м году он вернулся в политику. Это так?
— Да, я привлек его к работе предвыборного штаба президента Ельцина. Я был одним из руководителей штаба. Не того, формального, который возглавлял вице-премьер Сосковец, а настоящего, рабочего. Нам остро не хватало креативных людей со свежими идеями. Я предложил Георгию должность своего заместителя. Он согласился и начал работать. Это была весна 96-го года, очень тяжелое для нас время. Ельцин болел, штаб Сосковца ничего не делал, коммунисты набирали очки. Месяца через два, когда Георгий вник в настоящее положение дел, в настоящее, а не в то, что показывали опросы ВЦИОМ и транслировали по телевидению, он пришел ко мне и сказал: „Анатолий, мы делаем что-то не то“. Мы давно уже были на „ты“. Народ устал от Бориса Николаевича, его реальный рейтинг ниже трех процентов. Я ответил: „У нас нет выбора. Выбор только один — Ельцин или Зюганов. Ты хочешь, чтобы к власти снова пришли коммунисты?“ Он сказал: „Я не народ. И ты не народ. Если мы демократы, мы не имеем права насиловать волю людей. Они хотят Зюганова? Пусть получат Зюганова. Пусть он посидит четыре года, наломает дров, и с коммунистами будет покончено навсегда. Не нами, народом“. Такой вот был разговор. Кончился ссорой. Он сказал: „Ты не демократ, ты большевик“. После этого хлопнул дверью и перешел в предвыборный штаб генерала Лебедя. Борис Николаевич очень обиделся на него, посчитал предательством. Сказал: „Я больше ничего не хочу о чем слышать“.
