— Нет, с бригадой не выйдет, — вздохнул Фрол. — Придется вкалывать самому. Это всё же не ширпотреб, штучная работа.
— Что ты несешь, что ты несешь? — не сдержавшись, заорал Михеев. — Где это видано, чтобы живым людям заказывали надгробья?!
— Не скажи, — возразил камнерез. — Некрологи же пишут. Живым. В газетах на всех заготовлены некрологи. Я читал. Сегодня он отбросит коньки, а завтра утром уже некролог.
— Так то некролог! Сравнил!
— А какая разница? Только в материале. Там бумага, тут камень. И еще неизвестно, что прочнее. Бумага, бывает, все камни переживает. И ты же поставил памятник живому, — добавил Фрол, как бы удивляясь тому, что Олег Николаевич не хочет признать таких очевидных вещей.
— Какому живому? — не понял Михеев.
— Гольцову.
— С чего ты взял, что он живой?
— Я живого от мертвого отличаю на раз. Это просто. Жмуры по большей части молчат. А живые разговаривают. Бывают, что и они молчат, но это потому что говорить не хотят. Или не о чем.
— А с Гольцовым, значит, ты разговаривал?
— Как с тобой, — подтвердил Фрол.
— Где?
— На Ваганькове, на его могиле.
— Когда?
— Да сразу, как вы открыли памятник и свалили.
— О чем?
— Ни о чем, вообще. Об искусстве. В искусстве он ни хрена не понимает. О жизни. В жизни понимает. Про неё он хорошо сказал. К третьей половине жизни, сказал, много чего накапливается. Это я запомнил.
— Вот что, мастер, — решительно предложил Михеев. — Давай всё-таки выпьем. Мне будет легче тебя понимать.
— Как скажешь, ты хозяин.
Олег Николаевич открыл бар с разномастными бутылками:
— Выбирай. Виски? Коньяк?
— Да мне и водчонки хватило бы, — застеснялся Фрол.
— Водки не держим. — Михеев налил в хрустальные граненые стаканы «Хеннесси», чокнулся с камнерезом. — Будь здоров!
— И тебе не болеть.
— А теперь соберись и не пропускай подробностей, — попросил Михеев. — Почему ты уверен, что человек, с которым ты разговаривал на могиле Гольцова, и был Гольцов?
— Обижаешь, Олег Николаевич. Назвал меня мастером, а моему глазу не доверяешь. Он у меня полгода жил вот тут, — постучал Фрол по лбу. — Я узнал бы его в любой толпе. Врубился, правда, не сразу. Только когда он ушел.
— Какой он?
— Высокий, худой. Лицо как на памятнике, только уже не молодое. Если бы сейчас делать его, мрамор бы не подошел. Мрамор — он всегда молодит.
— Как одет?
— Да как? Обычно. Серая кепка, плащик — такой, сотни три на любой барахолке. Считаешь, гоню? — слегка оскорбился Фрол, заметив на лице Михеева ироническую усмешку.
— Ну почему? Верю, что говоришь то, что думаешь. Только человек, о котором мы говорим, если мы говорим об одном и том же человеке, в плащах с барахолки никогда не ходил. Не было у него такой привычки. Предпочитал Хуго Босса.
— Если разобраться, что такое привычка? — рассудительно заметил Фрол. — Следствие обстоятельств. Я тоже не всегда в кирзачах ходил. И ничего, хожу.
— Ну-ну, дальше? — поторопил Михеев.
— Да, считай, всё. Сказал, что не москвич, проездом откуда-то с северов. Но я так думаю, соврал. Не знаю зачем. Выговор у него московский, ни с чем не спутаешь. Что еще? Курил как-то странно, из горсти, обычно зэки так курят.
— Папиросы?
— Нет, сигареты. «Голуаз».
— «Голуаз»? — переспросил Михеев. — Уверен?
— Ну да. Угостил меня. Я так понимаю, Олег Николаевич, мое предложение тебя не зацепило? Насчет надгробия?
— Зацепило, — заверил Михеев. — Могу даже сказать — потрясло. Нужно подумать. Такие вещи с кондачка не решают. Давай-ка, мастер, еще по граммульке, да мне пора заняться делами.
— Наливай, — уныло кивнул Фрол. — Зря я, выходит, тащился через всю Москву. А я бы тебе хороший памятник сделал. Есть в тебе что-то наполеоновское, если ты понимаешь, о чем я говорю. С такими фейсами интересно работать.
Олег Николаевич только головой покачал. Похоже, этот псих верил, что Михеев двумя руками ухватится за его идиотскую идею, и теперь искренне огорчен. Он присоединил к бесхозной тысячерублевке еще несколько купюр, сунул их в карман рыжеватой куртки Фрола и похлопал его по плечу.
— Не расстраивайся. Общество всегда плохо воспринимает новые идеи. Не созрело. Ничего, созреет. До некрологов про запас созрело? Созреет и до надгробьев. Я вот о чем тебя попрошу. Про то, что ты разговаривал с Гольцовым, не нужно никому рассказывать. Могут неправильно понять.
— Не поверил, значит, — заключил Фрол. — Думаешь, померещилось спьяну? Так я в тот день был как стекло. Полгода не пил, страшное дело!
— Я-то верю, а другие могут и не поверить. И загремишь в психушку. Тебе это надо? Ценю, что ты пришел ко мне. Насчет своего надгробья не обещаю, но при случае порекомендую тебя тем, кому оно уже нужно. Сильную ты сделал работу. Я прямо обмер, когда ее увидел. За твою руку, мастер!
Фрол с достоинством опорожнил стакан, занюхал рукавом куртки. Михеев вызвал секретаршу.
— Проводите моего гостя.
Оставшись один, обессилено повалился в кресло. Даже трудные многочасовые переговоры не выматывали его так, как этот разговор. Разговор совершенно идиотский. Даже странно, как это камнерезу удалось Олега Николаевича в него втянуть. Какая-то чертовщина была в убежденности Фрола в том, что он разговаривал с живым Гольцовым.
Марина Евгеньевна напомнила:
— Через десять минут совещание по экономике.
— Перенесите на завтра.
— Что с вами, Олег Николаевич? Что-то случилось?
— Нет, всё в порядке. Просто немного устал.
— Вот не хотела я пускать к вам этого волосатого. Как знала. Он сумасшедший.
— Не будьте так строги к людям, — вяло посоветовал Михеев. — Все мы немного сумасшедшие. Каждый по-своему.
Сумасшедший. Это многое объясняло. Но не всё. «Голуаз».
Георгий всегда курил эти французские сигареты. С тех пор, как они появились в Москве. Тысячи людей курят «Голуаз». Тысячи людей курят сигареты, как зэки — как бы из горсти, защищая их от дождя и снега. Так, как курил Георгий после четырех лет в лагере. Привык, да так и не отучился. Человек, с которым на Ваганьковском кладбище разговаривал камнерез, вполне мог курить сигареты «Голуаз», не такая уж это случайность. Он мог курить их, как бывшие зэки, мало ли в Москве бывших зэков. Но то, что он курил «Голуаз» так, как курят зэки — если и это была случайность, то какая-то редкостная, высшего порядка.
И было еще кое-что, что мешало Михееву стереть этот идиотский разговор из памяти, как стирают ненужный файл.
