— Тридцать чего? — не понял Михеев.
— Тридцать миллионов.
— Рублей?
— Не долларов же, — усмехнулся Кириллов.
— Вот это инфляция у вас! — восхитился Олег Николаевич. — Летом было три миллиона, а сегодня уже тридцать? Это же миллион долларов!
— А я предупреждал, что будет дороже. Тогда была доследственная проверка. Прикрыть её — как два байта переслать. Уголовное дело — совсем другой расклад. И не мне же в карман, придется делиться.
— У меня нет таких денег.
— Да ладно тебе, Олег Николаевич, прибедняться. Бедные люди в рейтинги «Финансов» не попадают. Отщипнешь от своих миллиардов, не убудет. Зато будешь спокойно жить.
— Я должен подумать.
— Надумаешь — дай знать. Скажи, что в ресторане «Пиноккио» на Кутузовском новый повар из Италии, я пойму. А теперь давай разбежимся. Ты еще погуляй, а я отвалю. Не нужно, чтобы нас видели вместе.
Кириллов исчез так же незаметно, как появился. Михеев дошел до пруда, прихваченного у берега ледком, бессмысленно поглазел на черную воду, замутненную снегом вперемешку с дождем, и вернулся к машине. Долго сидел в салоне, отогреваясь, молчал, наливался злостью. Злость превратилась в ярость. Николай Степанович с беспокойством поглядывал в зеркало заднего вида на потемневшее лицо хозяина.
— Шеф, с вами всё в порядке?
— Да. Поехали.
— Куда?
— На Дмитровку, в Генеральную прокуратуру.
II
Следователя СКП по особо важным делам, советника юстиции Кириллова арестовали в ресторане «Пиноккио» на Кутузовском проспекте в тот момент, когда он получал взятку в тридцать миллионов рублей от предпринимателя Михеева за обещание закрыть уголовное дело против него. Оперативники защелкнули на нем наручники, когда он собирался положить в карман вексель «Промстройбанка» на тридцать миллионов, только что заверенный подписью одного из вице-президентов банка. Вексель был выписан на предъявителя и мог быть беспрепятственно обналичен в любом отделении банка. Он был настоящий, вице-президент был настоящий, его подпись была настоящей, только поперек векселя специальным составом было написано слово «Взятка». Оно становилось видным в тот момент, когда её освещали специальным прибором. Что и было продемонстрировано всем присутствующим и понятым из официантов ресторана «Пиноккио».
Как все люди, имеющие неограниченную власть над другими людьми и привыкшие этой властью безнаказанно пользоваться, психика следователя Кириллова такого испытания, как неожиданный арест и помещение в одиночную камеру СИЗО «Лефортово», не выдержала. На первом же допросе он расплылся, как студень, жалобно говорил о больной маме, которая не сможет без него, о неработающей жене, на руках которой останутся двое малолетних детей, уверял, что всё это чудовищное недоразумение и что он покончит с собой, если оно немедленно не разъяснится. Но следователи и не таких видали.
Олег Николаевич Михеев в своих расчетах оказался прав, учтя нескрываемую вражду между Генпрокуратурой и Следственным комитетом. Следователь СКП Кириллов, взятый с поличным на взятке, был для прокурорских бесценным подарком. Теперь из него нужно было выжать все преступные связи и доказать, что Следственный комитет насквозь пронизан коррупцией, а в общем — что создание его и выделение из Генпрокуратуры было решением поспешным, непродуманным и подлежащим отмене.
Но тут следователи наткнулись на препятствие. Арестованный Кириллов признавал, что уголовное дело на предпринимателя Михеева фальсифицировал и возбудил лично сам, по собственной инициативе, из корыстных побуждений, не получая никаких указаний от своего руководства. Вряд ли он выгораживал свое начальство из любви к нему, тактика его было иная. Одно дело, когда преступление совершается в одиночку, а совсем другое — когда в составе преступной группы по предварительному сговору. Уж это подполковник юстиции очень хорошо понимал. Интенсивные допросы ничего не дали, Кириллов упорно стоял на своем. Тогда применили метод, который всегда приносил результаты: из лефортовской одиночки подследственного перевели в СИЗО «Матросская тишина» в камеру, рассчитанную на сорок заключенных, в которой помещалось человек сто двадцать. На допросы не вызывали, пусть созреет.
Однажды контролер объявил:
— Кириллов! Без вещей на выход!
Его завели в комнату, где следователи проводили допросы, а адвокаты встречались со своими подзащитными, и оставили одного. Через некоторое время вошел среднего роста, плотного телосложения человек в сером пиджаке и черном свитере под горло, с очень короткой седой прической. Удобно устроился на привинченном к полу стуле и дружелюбно, как показалось Кириллову, кивнул:
— Садитесь. Давайте поговорим.
В руках у него не было ни портфеля, ни даже папки с делом. Всех следователей Кириллов знал, он был не из них. На адвоката тоже не похож — слишком обстоятельный, как человек, которому некуда торопиться. Адвокат, назначенный ему судом, всегда спешил, ему жалко было тратить время на обвиняемого, дело которого по причине своей ясности не имело ни малейшего шанса на выигрыш.
— Я не буду вас расспрашивать о деле, за которое вас хотят посадить, меня оно не интересует, — начал незнакомец. — А вот одно старое дело меня очень интересует. Гольцов — говорит вам что-то эта фамилия?
— Вы кто? — спросил Кириллов.
— Моя фамилия Панкратов. Могу назвать свою должность, но она вам ничего не скажет, а вызовет только недоумение. Сразу скажу, что не имею никакого отношения к МВД, прокуратуре, адвокатуре и вообще ко всем правоохранительным органам.
— Как вас сюда пустили? Мне даже с женой свидания не дают!
— Хороший вопрос. Теперь попробуйте на него ответить.
— По блату? — предположил Кирилов.
— Ответ неправильный. Ни с Генеральным прокурором, ни с министром юстиции, ни даже с начальником тюрьмы я не знаком. Как-то не привелось.
— За бабки?
— Угадали. Всего со второго раза.
— Но это же сколько нужно было занести?..
— Много, — подтвердил Панкратов. — Не будем терять времени. Вы помните дело Гольцова? Его осудили в 2004 году за уклонение от уплаты налогов. Следствие вели вы, тогда еще в Таганской межрайонной прокуратуре. Помните?
— Допустим.
— Расскажите о нем.
— Зачем мне это нужно?
— Не торгуйтесь, Кириллов. Возможно, я дам вам хороший совет. Но не раньше, чем вы ответите на мои вопросы. Всё, что вы скажете, останется между нами и никакого вреда вам не принесет. Как видите, у меня нет никакого диктофона. Даже обыкновенной авторучки нет. Продолжим? Или вызывать контролера?
— Спрашивайте.
— Как возникло это дело?
— Обыкновенно. Как все дела возникают? Так и это возникло.
