— Не болтай, — прервал Михеев. — Объясни толком.
— А вы ничего не знаете?
— Чего я не знаю?
— Вот странно. Об этом уже с месяц говорит вся Москва.
— В моей Москве заняты серьезными делами. О чем говорят в вашей Москве?
— Долог путь рассказа, краток путь показа, — меланхолично проговорил Слава, извлекая из кейса газету «Мой день», изрядно потрепанную на сгибах от частого употребления. — Почитайте. Вот эту заметку — «Нам пишут из Дегунина».
Сначала Олег Николаевич ничего не понял. Какая-то исправительная колония, какой-то подполковник Прокопенко, до которого новости доходят с большим опозданием. И лишь когда мелькнула фамилия Гольцова, кровь бросилась ему в лицо.
— Впечатляет? — полюбопытствовал Слава, с интересом наблюдая за Михеевым.
— Не мешай!
Олег Николаевич дважды прочитал заметку и с брезгливостью вернул газету референту.
— Дешевка. Ни одного доказательства. Горелов сделает из них отбивную!
— Вы думаете? — вежливо удивился Слава. — Тогда взгляните вот на эту заметку. Отчет о заседании мирового суда. «Умылся и пошел». Хорошее название, правда? Мне нравится.
— Невероятно! — вырвалось у Михеева. — Судья куплена или дура. Или то и другое. Решение не выдерживает никакой критики!
— Выдерживает. Мосгорсуд оставил его в силе.
— Невероятно! — повторил Михеев. — Интересы Горелова представлял Рубинштейн. Адвокат мэра. Он никогда не проигрывал ни одного дела!
— Времена меняются. Раньше не проигрывал. С чего-то нужно начинать. Про то, что мэр Лужков слегка зарвался, в вашей Москве тоже не говорят?
— Тогда я чего-то не понимаю, — признался Михеев. — Ты понимаешь? Так объясни мне, что произошло. Ты был на суде?
— Не отказал себе в удовольствии. Даже записал заседание на диктофон. Без разрешения судьи, разумеется. Но вы же меня не выдадите? Хотите послушать?
— Включай.
Слава поставил диктофон на журнальный стол для посетителей, подсоединил наушники.
— Развлекайтесь. Извините, что не могу предложить вам кофе, кофеварку уже унесли.
В наушниках прозвучало:
— Рассматривается иск о защите чести и достоинства. Истец — гражданин Горелов Василий Афанасьевич. Ответчики — редакция газеты «Мой день» и гражданин Прокопенко Иннокентий Иванович.
— Запись, конечно, не передает всех нюансов, но главное можно понять, — проговорил референт, заметив, что Михеев выключил диктофон и сидит над ним, набычив тяжелую голову. — Такие дела. Не повезло мне начать карьеру в хорошем месте. Я-то думал — «Горелов и партнеры», фирма. Член Общественной палаты, президентский резерв. Но когда члена Общественной палаты Федя Кривой при всех посылает на хуй, тут и начинаешь соображать, что к чему.
— Какой Федя Кривой? — не понял Олег Николаевич.
— Ритейлер. Сеть розничной торговли, типа «Пятерочки». Уважаемый господин Федор Илларионович Федотов. В девичестве Федя Кривой. Вроде бы даже вор в законе. Но точно не знаю, врать не буду. Фигура крупная в том социуме. Не Япончик и не Дед Хасан, но не намного меньше.
— Он был клиентом Горелова?
— Ну да, много лет.
— И он при всех послал Горелова? При всех — это при ком?
— При мне.
— А ты что?
— Я очень смутился.
Олег Николаевич только головой покачал:
— Ну и наглец же ты, парень!
— Почему наглец? — запротестовал Слава. — Я в самом деле очень смутился!
— Ладно, проехали, — буркнул Олег Николаевич. — Где сейчас Горелов?
— Дома, наверное. Зализывает раны. Дня три назад звонил из дома. О том, что за аренду офиса больше платить не будет. И чтобы мы выметались. Все уже вымелись, я последний.
— Куда? — спросил Николай Степанович, когда Михеев тяжело влез в машину.
— В Сокольники.
IV
В жизни люди симулируют болезнь, в политике и бизнесе выгоднее симулировать здоровье. Олег Николаевич привык видеть адвоката Горелова всегда энергичным, деятельным и теперь даже не сразу узнал его в опущенном потерянном человечке с больными глазами, который сидел на кухне в майке и трусах за захламленным столом перед литровой бутылкой виски «Джонни Уокер». Он даже как будто уменьшился в размерах, не усох, а словно бы увял, скукожился. Кухня была просторная, с итальянской сантехникой и японским оборудованием, виски дорогое, «блю лейбл», рядом с бутылкой валялся современный мобильник «Верту». В этом антураже Горелов выглядел бомжом в глубоком запое, случайно попавшим в богатый дом. Да еще после уличной драки, где ему чем-то хорошо вломили по физиономии.
Жена Горелова, впустившая Михеева в квартиру, испуганным шепотом сказала:
— Как хорошо, Олег Николаевич, что вы приехали. Поговорите с ним. Второй месяц пьёт, никого не хочет видеть. Вас он всегда уважал, послушается. Скажите ему, что нельзя же так.
— Скажу, — пообещал Олег Николаевич. — Да вы не расстраивайтесь. Мужчинам нужна разрядка. Ну, выпил, бывает. Проспится, и снова в порядке.
Но при первом же взгляде на Горелова он понял, что в порядке тот уже никогда не будет. Это был законченный неудачник. Даже совершенно трезвый, даже в костюме от Хуго Босса или Армани, он все равно останется неудачником. Он уже был переполнен черной энергией неудачи — не той энергией, что передается от человека к человеку, а той, что безвозвратно втягивает в себя чужую энергию, как черная дыра.
Олег Николаевич не любил неудачников и сторонился их, как заразных больных. Он научился угадывать их по той неуверенности, что неискоренимо сидела внутри. Иногда к нему приходили с интересными проектами, он внимательно выслушивал посетителей. Но стоило ему почувствовать внутреннюю готовность к отказу, которую каждый неудачник нес в себе, как родовое проклятье, сразу прерывал переговоры. И редко когда ошибался.
Бутылка перед Гореловым была почти полной, виски в стакане на донышке. Похоже, он был уже в том состоянии, когда и пить ничего не нужно, достаточно знать, что выпивка есть и её много.
— Отдыхаете, маэстро? — добродушно поинтересовался Олег Николаевич, по-свойски располагаясь на другом конце стола, что избавило его от дружеского рукопожатия с адвокатом. — Где это вас так приложили? А знаете, вам идет. Серьезно. Можете выдавать себя за ветерана первой чеченской войны.
— Это всё вы, вы! — неожиданно злобно закричал Горелов. — Вы втравили меня в это дело с Гольцовым! Я как чувствовал, что не нужно за него браться, как знал!
— Прекратите истерику! — приказал Михеев. — А то я скажу, сколько вы получили за это дело. И спрошу, почему вы предложили подполковнику только десять тысяч долларов. Десять, а не тридцать, которые получили от меня.
