– Почему он играет в карты? – Вопрос, пожалуй, был дерзок, но девушка не смогла удержаться и не задать его.
– Не знаю, – ответила герцогиня. – Сильвестр никогда раньше таким не был. Он всегда был спокойным и разумным, но где-то с год назад его словно подменили. Это случилось… да, после того, как ему не позволили пойти в армию.
– Не позволили? Кто не позволил? – не поняла Клеона.
– Родственники и опекуны, – пояснила герцогиня. – Он хотел сражаться против Наполеона, но разве можно было это допустить? Он – единственный сын и наследник такого громадного состояния. Тогда-то он и пристрастился к карточной игре. Все бы ничего, но три месяца тому назад день за днем он начал проигрывать крупные суммы. Ну какое состояние это выдержит? В конце концов, молено растранжирить даже самое огромное. Многие говорили мне о его глупости, но что я могу поделать, что?
Голос герцогини дрогнул. Не задумываясь, Клеона обняла ее за плечи и помогла сесть. Словно бы устыдясь собственной слабости, герцогиня чуть тряхнула головой и вновь стала прежней.
– Я тут напридумывала Бог знает что! – резко заговорила она. – Мальчик сам разберется в своих делах. Ему двадцать пять или двадцать шесть? Просто в его жизни наступила такая полоса. Она минует, и Сильвестр поймет, какую он совершил глупость. Во всяком случае, сегодня он обедает с нами, а не с этой женщиной.
– С какой женщиной? – спросила Клеона, едва ли ожидая ответа на свой вопрос.
– О, просто певичка из Воксхолла. Мне говорили, что она красива, но сама я так не считаю. Эти южанки сейчас в моде, и с ними носятся, точно это новые аристократы. Шлюха она и есть шлюха, как ее ни одень и куда ни посади, – раздраженно проговорила герцогиня и добавила: – Но я не должна беседовать с тобой на эту тему. Забудь, что я тут наговорила. Должно быть, старею и начинаю болтать все подряд, не думая о последствиях. Ну да ты, по-моему, девочка разумная. Ты же понимаешь, что у всех мужчин бывают легкие увлечения на стороне. Никто не осуждает их за это, если дело не заходит слишком далеко.
– А что значит «слишком далеко»? – спросила Клеона, почти не рассчитывая на ответ.
– «Слишком далеко» – это когда заходит речь о женитьбе, – сказала герцогиня, поднимаясь на ноги. Голос ее стал почти таким же скрипучим, как у попугая. – Женитьбе на женщине не своего круга, низкого происхождения, которой следует помнить свое место.
Она приложила руку ко лбу.
– Голова болит. Пора пойти отдохнуть, – сказала она. – Позже мы поедем по магазинам, а сейчас я отправляюсь к себе.
Герцогиня прошествовала из комнаты с высоко поднятой головой, но Клеона знала, чего это ей стоило. Внезапно она рассердилась на герцога за то, что он так расстроил старую даму. Она слишком стара для сильных переживаний.
– Он отвратителен! – громким шепотом сказала девушка.
Она припомнила приятный голос, обаятельную улыбку и мимолетное выражение, появившееся в его глазах, когда он увидел, как она входит в комнату перед ленчем. Твердо решив не думать о нем, Клеона взяла со стола книгу и села в кресло. Но едва она успела прочитать страницу, как дверь распахнулась и дворецкий объявил:
– Ваша светлость, прибыл граф Пьер д'Эскур.
Клеона встала.
– Ее светлость удалилась к себе, – сказала она.
– Надеюсь, это не означает, что вы отошлете меня прочь, – раздался голос с иностранным акцентом, и граф Пьер д'Эскур вошел в комнату.
Он был хорош собою на французский манер – темноволосый, смуглолицый, с глазами, прикрытыми тяжелыми веками. Поднося руку Клеоны к губам, граф сказал:
– На самом деле я приехал, чтобы увидеть вас и попросить прощения за наше поведение прошлой ночью.
– Мне нечего прощать, – машинально ответила Клеона.
– Хотелось бы поверить, – произнес он. – Я всю ночь лежал без сна и вспоминал, каким презрительным взглядом вы окинули нас, когда мы подъезжали к дому, возвращала, от игорного стола. Не такой должна была быть ваша первая встреча с Лондоном.
– Я слишком устала в дороге, чтобы что-либо замечать, – сказала Клеона.
Сообразив, что граф все еще удерживает ее руку, она попыталась высвободить ее.
– Вы столь же добры, сколь и прекрасны, – пробормотал он и вновь поцеловал ей пальцы.
Внезапно у нее возникло странное ощущение: будто она играет в какой-то пьесе, а эта сцена заранее сочинялась и репетировалась и была такой же надуманной и не естественной, как плохое театральное представление.
– Да, вы прекрасны! – повторил граф, и Клеона почувствовала, как по ее телу пробежала легкая дрожь.
Глава 4
– Dites moi,
[23]
почему до сих пор вы ни разу не осчастливили Лондон своим приездом? – с доверительным видом спросил граф, усаживаясь, как отметила Клеона, рядом с ней на диван, а не на стул с высокой спинкой, на который она ему указала.
– Я живу в Йоркшире, – нерешительно ответила она. – Бабушка пригласила меня приехать в Лондон, и я, конечно, подчинилась.
– Naturellement,
[24]
– одобрил граф. – Но вы, свободный человек, а не рабыня, и у меня такое чувство, что обыкновенно вы не делаете того, чего не хотите.
При этом он пристально посмотрел ей в глаза, и Клеона с трудом заставила себя отвернуться.
– Не будем говорить обо мне, – проговорила она. – Расскажите мне о себе, это гораздо интереснее.
– Зачем утомлять такую юную и жизнерадостную особу, как вы, столь печальной histoire?
[25]
– тихо спросил граф. – Неужели вы и впрямь хотите услышать, как отправили на гильотину моих родных, конфисковали мои земли, разграбили и сожгли мой дом? Я бежал в Англию в чем был, радуясь тому, что остался в живых.
«Он говорит как-то уж слишком гладко, – подумала Клеона, – словно снова и снова повторяет одни и те же слова». Тем не менее, в ней шевельнулась жалость к этому человеку. Она догадывалась, что в беззаботном и веселом обществе, в котором вращался граф, мало кто проявлял интерес и сочувствие к его невзгодам.
– Сейчас вы вовсе не выглядите бедным, – мягко заметила она.
Граф улыбнулся.
– Неужели я должен говорить вам, что использовал собственную голову? – спросил он. – К тому же мне повезло с друзьями. Теперь я могу вернуться домой и спасти то, что еще осталось. У меня есть основания надеяться, что о моих делах хлопочут перед самим Бонапартом.
– Тогда вам действительно повезло, – заключила Клеона.
– Не настолько, насколько мне бы того хотелось, – сказал он вполголоса. Глаза его говорили красноречивее слов.
