Внезапно Клеоне страстно захотелось оказаться в фаэтоне рядом с герцогом, наблюдать, как он управляется с вожжами, слушать стук копыт и ощущать скорость движения – так быстро ездить ей еще не приходилось.
Она открыла окно и высунулась наружу. Фаэтон завернул за угол и удалялся по Беркли-стрит. Никогда прежде ей не доводилось видеть столь элегантного и модного экипажа. Никогда не видела она таких великолепных лошадей и такого ловкого возницу. В самом герцоге, в коляске, да и во всем прочем было нечто надежное и внушающее доверие. Но вот экипаж скрылся из виду.
В этот миг Клеона едва удержалась от слез. Почему-то она вдруг почувствовала себя одинокой и покинутой.
Глава 5
Синьорина Дория ди Форно подбежала к открывшейся двери и картинным жестом протянула навстречу герцогу руки.
– Ваша светлость! Я так долго жду! – произнес грудной голос с ласкающей интонацией. Черные глаза, обрамленные густыми ресницами, смотрели на герцога почти с обожанием.
– Граф передал твое приглашение, – сказал он. – Не ожидал, что ты так скоро вернешься в Лондон.
– Cielo!
[34]
Там был ужас! – с содроганием вскричала она. – Так скучно! Так тоскливо! Так пусто! Доктора говорят мне отдыхать, а не умирать со скуки.
– Все равно, выглядишь ты лучше, – заметил герцог. – Ну что, собираешься петь сегодня или подождешь до следующей недели?
Синьорина пожала красивыми плечами.
– Я думаю, – кокетливо сказала она, – больше не пою в Воксхолле никогда.
– Больше не будешь петь! – воскликнул герцог. – Но что случилось? Неужели этот негодяй Габор расторг контракт или мало платит?
– Нет, нет, он платить щедро. Каждый раз, когда я говорю с ним, он даст больше. Он знает, что я привлекаю публику. Публика любит меня, хочет слушать мой голос. Это другое.
– Тогда что же? – задал вопрос герцог.
Синьорина отошла от него и, встав у окна-фонаря, стала глядеть на улицу. На светлом фоне отчетливо вырисовывался ее силуэт, так что можно было любоваться скульптурной красотой шеи и плеч, тонкой талией и вздымающейся над ней хорошо развитой грудью, столь характерной для оперных певиц.
– Так что же случилось? – повторил герцог, поскольку итальянка молчала.
– Я думаю, я устала от Лондона, – тихо произнесла она. – Что здесь для меня хорошо? Только работа и деньги! Нет любви, нет… как это у вас говорят… восхищения мне – женщине.
– Ты же знаешь, что это не так, – отозвался герцог.
– Нет, так! – с внезапным гневом бросила она. – Ты приходишь, ты делаешь любовь, я – твоя любовница! Но ты был такой самый и с другими женщинами! Ты говоришь о свадьбе – говоришь, и что дальше? Ничего! Совсем ничего!
Голос синьорины поднялся в неожиданном крещендо. Герцог прошел в глубь гостиной и налил себе бренди. Бутылка стояла на подносе рядом с двумя бокалами.
– Мы уже говорили об этом, – несколько холодновато произнес он.
– Si, si, я знаю, – ответила Дория ди Форно. – Мы говорим и говорим. Ты делаешь мне любовь и уезжаешь домой, а я остаюсь одна. Одна в этой холодной неприветливой стране, где все чужие. Они хлопают, когда я пою, но для них я лишь развлекательница – и больше ничего!
Герцог сделал глоток и поперхнулся.
– Что это за гадость?
– Гадость? – воскликнула синьорина. – Тебе не нравится этот бренди? Этот лучший, что я могу позволить. Если ты, мой прекрасный герцог, хочешь другое вино, ты должен дать для него деньги.
– По-моему, я оплатил не одну, а множество бутылок, – негромко заметил герцог.
– Они кончились! Все кончилось! В подвале пусто! В кладовой ничего нет! Скоро платить за дом, а что ты? Разговариваешь и уезжаешь!
Герцог поставил бокал с бренди, подошел к маленькой разгневанной женщине и пальцем приподнял ее подбородок.
– Мне нравится, когда ты злишься, – сказал он. – Ты шипишь, как рассерженный котенок. Давай не будем ссориться Дория. Сегодня у меня хорошее настроение. – Он хотел поцеловать ее в губы, но итальянка увернулась.
– Хорошее настроение? – переспросила она. – Ты выиграл деньги?
Герцог покачал головой.
– Нет. Мне опять не повезло. Но удача вернется ко мне, так что не волнуйся понапрасну, Дория. Она вернется, и тогда ты получишь изумрудное ожерелье, которое тебе приглянулось. Я велю отложить его, чтобы не купил никто другой.
– Ты думаешь, они хранят его двадцать, тридцать, сорок лет? – гневно спросила Дория. – Эти проклятые карты!
– Не говори так, – запротестовал герцог. – Вчера вечером твой приятель граф сорвал крупный куш. Он сказал, что утром пришлет тебе цветы.
Синьорина скорчила гримаску.
– Maledizone!
[35]
– воскликнула она. – Цветы! Какой толк в цветах, когда ты хочешь есть!
– Могу также сказать, что он выиграл двести фунтов.
– Двести фунтов! Ну и что? Он мне их не дать. Это ты должен стараться, чтобы – как ты говоришь? – сорвать куш.
– Да, конечно, – устало отозвался герцог. – И я делаю все, что в моих силах. Просто на данный момент фортуна отвернулась от меня.
– Почему ты не играть с кем-то другим? – предложила синьорина. – Граф мне говорить, ты всегда выбираешь одних трех приятелей. Они более умные, чем ты! Пригласи кого-то еще в клубе. Может, это даст тебе удачу.
– И оставить этим трем бандитам все мои деньги? – спросил герцог. – Дория, дорогая, я должен отыграться. Вот увидишь, удача вернется ко мне.
– А пока я должна быть довольна обещаниями? – спросила синьорина Дория. – Dawero!
[36]
Обещания, ваша светлость, меня не кормят. Думаю, я уезжаю.
Она не сводила с герцога глаз, точно проверяла, как он отреагирует на ее слова.
– Куда же ты поедешь?
Синьорина пожала плечами.
– Куда угодно, – ответила она. – Рим, Мадрид. Но я думаю, я уезжаю в Париж. Наполеон Бонапарт – он покровитель искусству. Опера переполнена каждый вечер. Там собирается элита Парижа, Жозефина Бонапарт приходит в своих знаменитых драгоценностях. Новое общество наряднее, чем Версаль до революции. В Париже я буду с большим вниманием, так?
– А как же я? – спросил герцог.
Он заметил, как уголки красивых губ тронула улыбка, когда она, отворачиваясь, сказала с показным равнодушием:
– В Англии много красивых женщин.
– Но ты же знаешь, что я люблю тебя, Дория.
